– Мадам, – окликнул её сквозь прутья решётки Черкасский. – Я приехал к вашей хозяйке, скажите, чтобы мне открыли.

Служанка по-птичьи завертела головой: как видно, не могла понять, откуда её зовут. Потом догадалась вглядеться в вечерний сумрак, наконец-то заметила визитёра и подошла к забору.

– У меня нет ключей, месье, я прачка, – сообщила она, с любопытством разглядывая золотое шитьё на вицмундире гостя, – но я сейчас скажу Жан-Батисту…

Она вприпрыжку поспешила к дому, и вскоре у ворот появился крупный мужчина в чёрном сюртуке мажордома, похоже, тот самый Жан-Батист. Высокомерие римского императора каменело на его лице. Мажордом молча уставился на гостя. В ответ князь надменно выгнул бровь и, окинув слугу своей мачехи презрительным взглядом, сообщил:

– Светлейший князь Николай Черкасский! Я хочу встретиться с графиней де Гренвиль.

Очевидно, Жан-Батист, кое-что понимал в родственных связях своей хозяйки, поскольку сразу же отомкнул калитку и пригласил «его светлость» войти. Мажордом оставил Черкасского в нарядном вестибюле с колоннами из розового мрамора, а сам отправился с докладом.

«Интересно, решится ли эта женщина принять меня?» – спросил себя Николай.

Он не был в этом уверен, уж больно сомнительный шлейф тянулся за второй женой его отца. Здесь были и фальшивые банкноты, привезённые ею в Россию накануне войны с Наполеоном, и гибель членов семьи графа Бельского, подстроенная её матерью в интересах самой Мари-Элен, а теперь и мошенничество с чужим наследством. О недавно убитых Николай старался пока не вспоминать: прямых доказательств ведь не было.

«Однако мадам не спешит», – подумал он через четверть часа. Исчезнувший в глубинах дома Жан-Батист больше не появлялся. Дурацкая ситуация! Решив для себя, что подождёт ещё столько же и потом уйдёт, Черкасский стал расхаживать меж колонн в попытке унять гнев. Когда до назначенного им крайнего срока оставалось две-три минуты, в глубине коридора раздались шаги, и появившийся в вестибюле мажордом торжественно провозгласил:

– Её сиятельство просит вас…

Жан-Батист развернулся и, не глядя на визитёра, направился обратно. Князь последовал за ним. Ярко освещённый коридор был обит лиловым муаром, а плинтуса под потолком – вызолочены. Эта смесь роскоши и варварски дурного вкуса позабавила Черкасского. Его гнев вдруг растаял. Дело вовсе не такое сложное, как кажется: графиня явно была простовата (умная в жизни не стала бы жить в этой смеси борделя с Версалем). Орлова считает эту женщину серьёзным противником? Зря… Мари-Элен того не стоит…

Мажордом распахнул перед гостем дверь и провозгласил:

– Светлейший князь Черкасский!

Николай вошёл в помпезную гостиную. Открывшаяся перед ним картина могла потрясти кого угодно: графиня де Гренвиль в алом платье на фоне алой обивки стен сияла фальшивой улыбкой и настоящими, к тому же крупными – с орех – бриллиантами. Свою мачеху Черкасский видел впервые и, надо отдать ей должное, не мог не отметить, что женщина красива. Да, конечно, черты её лица были грубоваты, но зато она цвела всеми красками – чёрные глаза, белоснежная кожа, малина губ – да и фигурой Бог графиню не обидел. Мари-Элен де Гренвиль могла считаться лакомым кусочком (с той лишь поправкой, что для любителей простых радостей и примитивных отношений).

Руки она Черкасскому не подала, но встретила любезно:

– Я рада видеть сыновей моего незабвенного мужа в своём доме. Прошу вас, проходите и садитесь.

Сама она изящно опустилась в золочёное кресло, обитое шёлком в розах, и замолчала.

Николай поблагодарил, сел напротив и поинтересовался:

– Как вы узнали о смерти моего отца?

Такого вопроса Мари-Элен, похоже, не ожидала. Глаза её заметались, но ответила она быстро:

– Мой друг привёз известие из Лондона, там эта история наделала много шума.

Враньё! Никакой огласки не было. О том, что произошло в Лондоне, знали лишь Николай да кузен Алексей и члены его семьи. Подробности остались внутри дома Черкасских на Аппер-Брук-Стрит, однако вдова князя Василия была слишком хорошо осведомлена. Вот об этом и пойдёт разговор! Николай нажал посильнее:

– И что же вам рассказал этот самый друг?

– Ну, то, что знали все! – женщина явно разволновалась: затараторила, взмахнула рукой. – Князь Василий упал и разбил голову, а потом умер в больнице.

Этот рассказ лишь укрепил подозрения Николая. Такие подробности можно было узнать, только сопровождая его отца до дома, где произошла трагедия, либо в больнице, где князь Василий умер. Похоже, что безумцем манипулировали, разжигая в старом князе зависть и ненависть. Так кто же этим занимался?

– А как зовут вашего всезнающего друга? – спросил Черкасский.

Мари-Элен побледнела, но ответила твёрдо:

– Зачем вам это? Моя жизнь вас не касается!

– Очень даже касается. Дело в том, что я знаю о наследстве моего отца в Тулузе. Вы не соизволили поставить нас с братом в известность – хотите получить имущество лишь для своего сына. Ничего у вас не выйдет! Только я и брат – наследники князя Василия Черкасского. Вы думаете, что мы не знаем о вашем первом муже? Прекрасно знаем! И то, что он жив, и то, что отбывает срок на каторге. Так что ваш брак с моим отцом недействителен, а ваш сын не имеет прав на наследство при наличии двух законных детей.

Всю любезность Мари-Элен как ветром сдуло. Гримаса ярости исказила её черты, сделав лицо грубым и жёстким. Такая запросто могла прострелить сердце врага и глазом не моргнула бы. Правильно вчера сказала фрейлина, Николай слишком хорошо думал о женщинах. Ну раз так, то на войне как на войне! Не дав графине опомниться, он приказал:

– Садитесь и пишите отказ от наследства моего отца за себя и за своего сына. Тогда я не стану заявлять о ваших преступлениях. Вы додумались сменить фамилию, ведь российские власти до сих пор ищут шпионку Марию-Елену Черкасскую, она же Мари-Элен Триоле и мадам Франсин. Сейчас, когда любое желание русского императора является в Париже законом, мне стоит лишь шепнуть, где искать эту преступницу, и вы сами станете каторжанкой, а не просто женой каторжника.

От ярких красок на лице графини не осталось и следа. Мари-Элен посерела, а губы её и вовсе стали землистыми. Грозная львица исчезла, от неё осталось лишь ярко-алое платье. Эта женщина явно не могла похвастаться силой духа. Она в подметки не годилась даже юной Генриетте. Та в моменты отчаяния, как, например, вчера, находила в себе силы делать и говорить то, что должно. Мари-Элен так и застыла в кресле, словно огромная тряпичная кукла. Черкасский поторопил её:

– Мадам, у меня нет времени ждать!

Женщина как будто проснулась. Она потёрла виски и тихо сказала:

– Ничего я вам писать не буду. Хотите – судитесь. У меня есть отличные адвокаты, всю душу из вас вытрясут. Разоритесь доказывать, что вы там на что-то имеете право… – Мари-Элен надолго замолчала, и князю уже показалось, что встреча закончена, но женщина вдруг заговорила вновь: – Мне на это имение наплевать, да и на вашего сумасшедшего папашу тоже. Моего сына признал родной отец, так что Жильбер получит наследство после него, а это очень даже весомый кусок. Я рада, что так получилось, мне стыдно было марать будущее мальчика именем безумного русского. Слава богу, в Жильбере нет вашей гнилой крови, мой сын никогда не свихнётся, как князь Василий. Как же хохотал де Ментон, играя больными мозгами вашего папаши! Жаль только, что виконт где-то просчитался и старик так и не закончил начатое. Ну да Бог им всем судья.