Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мертвенный порядок над стеклянным озером хотелось чем-то нарушить. Я достал из сумки свирель. Отогрел дыханием пальцы. Прижал ладонь к губам для того, чтобы в них появилось хоть немного подвижности, и сыграл первую ноту. Потом увлекшись, и не думая ни о чем, плакал вместе с одиноким пастухом в его очарованном одиночестве и восторге перед мирозданием. Поднимался вместе с ним в небо и снова видел облака сверху. Да крылья не обязательно делать из шелка. Их можно сыграть на свирели. Сладкая патока длинных нот растеклась медово и мягко над ледяным панцирем озера. Не касаясь его. Не мешая ему быть. Не мешая быть себе. Я наслаждался мелодией и отдыхал в ней. В ней не было ни начала, ни конца. Она просто была и была столь же вечной, как и сама Терра.
Торос, на который я опирался, внезапно задрожал и рассыпался на куски. Я перестал играть и с удивлением осматривался по сторонам. Панцирь стеклянного озера вздувался округлым пузырем, и в нем нарастало оранжевое едва терпимое для глаз сияние. Мелодия, которую я играл на свирели, неожиданно оказалась тем самым призывом, на который откликнулась Маат. В ста метрах от меня лед протаял широким правильным кругом, из него показались ярко пылающие лепестки лотоса трона Маат. Чрез лед поднялись островерхие шестигранные пирамиды и обступили медный цветок трона. От него из центра наружу пошли широкие волны желтого света. Да… Маат я не разглядел. Как и в моих снах, она не давала приблизиться и понять, что она такое. Хотя… Не знаю. Теперь мне не особо хотелось этого знать. Я видел перед собой огромные золотые лепестки лотоса, в центре которого на высоком троне со спинкой из слепящих лучей сидела обнаженная женщина похожая на пока еще не затвердевшую отливку из красной бронзы. Блики и сполохи играли на ее теле. Я смотрел на нее сквозь ресницы и с трудом угадывал очертания. Не остывший металл переливался и плавился, растекался, и собиралась в фигуру снова. Да. Совершенство недостижимо. Недостижимо абсолютно и надменно. Каждый шел к нему своей тропой и каждый видел его своими глазами. Вряд ли двое проводников увидевших Маат хотя бы однажды расскажут об одном и том же. Маат повернула ко мне голову в высоком островерхом, похожем на шлем головном уборе и я услышал ее голос. Он не был ни мужским, ни женским, звучал на всех октавах и всеми тембрами одновременно. В ушах звенело и свистело. Смотреть на ее сияние было невозможно. Говорить и понимать тоже. Я закричал, стараясь пересилить эти странные звуки.
— Смени личину Маат! Я не вижу и не понимаю тебя! — По фигуре из расплавленного металла поплыли темные пятна. Протаяли легкими доспехами. Лицо Маат стало бледным, глаза огромными, серыми, глубокими. Острый подбородок. Высокие скулы. Чистые аккуратные губы. Черная кудрявая шевелюра. Стройная шея. Крылатые брови. Это была Диана.
— Разве я не совершенна, мечник? — Я ничего не ответил. Только опустил глаза. Внутри начинало тлеть и разгораться, то чего я боялся больше всего. Проводники слепнут не только тогда когда любят или теряют тропу. Гнев… Он подступал все ближе, и я всеми силами пытался отречься от него. Но получалось все хуже. Маат улыбнулась и снова начала меняться. Фигура стала высокой. На ней появилось серое платье до пят. Волосы стали прямыми, черными, зачесанными назад в гладкую прическу. Взгляд приобрел ироничность и проницательность. Полуулыбка, за которой скрывалась целая вселенная. Да. Это была Серафим.
— Выбери меня, мечник! — Смеялась Маат. Я смотрел на нее сквозь сомкнутые ресницы и сжал пальцами рану на левом предплечье. Боль как то еще позволяла сдерживать, пылающее внутри пламя. Маат стала меняться снова. Загорелое лицо с высокими скулами. Огромные голубые глаза. Светлые волосы, закрученные в плотную прическу на затылке, из которой торчала длинная деревянная игла. Широкий сарафан, подпоясанный цветным кушаком. Полная грудь. Широкие бедра. Тонкая талия. Гала. Я, молчал, стиснув зубы. Маат высасывала меня. Истощала. Выпивала до самого дна. Разбивала и уничтожала все, что было для меня дорого и имело абсолютную цену. В голове набатом било только одно — Если Маат хотя бы коснется сокровенного, то я разрушу ее царство.
— Выбери меня, мечник! — хохотала Маат. Я молчал. Она снова стала меняться. Превратилась в маленькую девочку со смуглой кожей. Веселыми кучеряшками и хитрыми карими глазами. Варвара.
— Выбери! Ты же ищешь совершенное… — Я не выдержал. То, что бушевало внутри, остановить было уже невозможно. Я прошептал едва слышно.
— Вы слишком увлеклись своими играми… — Меня начало трясти. Гнев поднимался жгучими волнами и переполнял до самого края. Панцирь стал накаляться, и неожиданно слетел с креплений. Подкольчужник стал дымиться и прогорать тлеющими дырами. Тело окружило голубое сияние.
— К сокровенному нельзя прикасаться даже богам!
— И, что ты сделаешь, мечник? — Глаза застилала кровавая пелена. То, что со мной происходило, я уже не мог контролировать. Ледяные торосы, окружавшие трон Маат начали плавиться и оседать. По льду побежали, синим змеями длинные глубокие трещины. Облака, высокие и чистые мгновенно собрались в тяжелые серые вихри. В них били молнии.
— Я призову павших, и твое царство будет разрушено! — Один раз в сто лет это происходило, с кем ни будь из мечников. Когда отступать было нельзя, он призывал павших, и в бой вступали все кто пал от черного меча за тысячу лет жизни Хартленда. И их были миллионы. Каждый отдавал мечнику свой клинок. Каждый отдавал каплю своей крови. Каждый отдавал часть своей силы, и гнев Хартленда сокрушить было невозможно. Маат поднялась со своего трона, и прокричала голосом девы моей крови.
— Я Абсолют, мечник. Я недостижим! Это мое царство и править здесь мне! — Я сжал кулаки.
— Теперь я буду решать, кому сидеть на твоем троне… — Из черных туч разом ударили в панцирь стеклянного озера звенящие стрелы тысячи и тысячи клинков павших мечников. Лед мгновенно превратился в серую кашу. Снизу вверх столбами поднялись смерчи из воды и стали. Соединились с молниями в небе. Три из шести лепестков трона Маат взорвались золотой пылью, и были мгновенно рассеяны ураганным ветром.
— Те, кто ищут тропы к твоим
