— Тегеранские собаки сильны в нашей стране. Я отдал приказ своим людям карать их без промедления, если хоть один такой попадет им в руки. Границы почти нет, а эти шиитские негодяи проникают через границу, это не наскоро подготовленные бойцы, а люди из Корпуса стражей. Что же касается Муктады, то не меньше пятидесяти тысяч человек выступят по его зову, эфенди.

— А сколько человек выступит по твоему зову?

— Это неважно, — самоуверенно сказал бригадир, — важно, чем они вооружены. И кто ими командует…

— Ты прав. Но осторожность никогда не помешает. Быть может, у шиитов тоже есть те, кто командует…

Разговор прервался — к бригадиру подошел один из его офицеров, начал что-то говорить ему на ухо. Аль-Макхам в какой-то момент вдруг побелел, но сдержался, взмахом руки отозвал офицера.

— Кадару-Ллахи ва ма ша́а фа́аля,[62]— наконец сказал бригадир, пряча мгновенно наполнившиеся болью глаза.

Шейх молча ждал продолжения.

— Мне… простите, эфенди, мне нужно ехать. Неверные собаки убили моего отца, да покарает их Аллах за их злодеяния.

Шейх долго не колебался.

— Инна ли-Лляхи ма ахаза, ва ля-ху ма аґта ва куллю шаййин ґинда-ху би-аджалин мусамман… фа-ль-тасбир ва-ль-тахтасиб.[63]Я поеду с тобой, ибо оставить сейчас брата может только тот, кто не рассчитывает попасть в рай и не рассчитывает услышать даже запах его. Позволь сопровождать тебя в твоей поездке и сказать слова утешения твоим родным.

— Это большая честь для меня, эфенди, да воздастся вам… — бригадир явно не ожидал такого.

— Не благодари. Все мы в руках Аллаха, и каждому из нас отмерено то, что он пожелает.

Через несколько минут большой караван из бронированных внедорожников и бронемашин, среди которых были два бронетранспортера, отъехал от отеля и направился на север. Навстречу своей гибели…

Танк казался огромным — и в то же время он был тихим, тихим, как сама смерть. Когда-то давно… кажется, что прошла целая жизнь с тех пор — их вывезли на полигон. Это было где-то на самом севере, в Курдистане, там, где были плоские горы, холодные, поросшие кустарником и финиками равнины… и там стреляли, стреляли в военных, стреляли в полицейских. Проклятые курдские собаки, вечно мятежные, им было наплевать и на страну, и на Раиса, Отца Нации, и на то, насколько все жестоко унижены… это были контрабандисты, и прикрываемые воздушными бандитами, прилетающими из Турции, они жили как хотели. Но они все равно приехали сюда, чтобы показать, что Ирак жив, что испытания не сломили его, и каждый, кто дерзнет поднять на него руку — получит по заслугам, иракская земля пропитается кровью любого агрессора.

Их выстроили в шеренгу и дали по лопате, и сказали, что танки, которые стоят на краю поля — их было четыре, большие, желтые, воняющие солярным выхлопом — через полчаса пойдут на них. Если они хотят остаться в живых — они должны выкопать в этой каменной земле норы, достаточные для того, чтобы спрятаться и переждать танк, пока он будет проходить над ними. И они копали… копали, сдирая в кровь пальцы, срывая ногти, в клочья рвя мышцы, запалено дыша, как загнанные верблюды, — но копали. А когда огромное, рычащее, воняющее солярным дымом чудовище накрыло их окоп… Аббас лежал на спине и смотрел, как буквально в нескольких сантиметрах от его лица проплывают блестящие стальные траки. Потом им объяснили, что это упражнение нужно выполнять обязательно вдвоем, вдвоем — можно выкопать нору глубины достаточной, чтобы спрятаться там вдвоем и переждать идущий на тебя танк. В одиночку — нет.

Но даже тогда не было так страшно. Потому что этот танк был свой, пусть он едва не завалил их в окопе, но он был свой, родной. Этот же — тихий, опасливый, что-то едва слышно шепчущий своей турбиной, развернувший в сторону города свою пушку с намалеванной на ней оскаленной пастью шайтана — был чужой…

Человек по имени Аббас аль-Касем, а по прозвищу Аль-Макхам, не всегда был исламским экстремистом, включенным ЦРУ в списки чрезвычайной опасности и разыскиваемый по всему миру. Когда-то он ненавидел воинов Аллаха и готов был их убивать по мановению руки человека, которого сейчас публично проклинали и обрекали в молитвах на вечное пребывание в огне. Аббас аль-Касем до сих пор помнил этого человека — и не говорил про него ничего, ни плохого, ни хорошего. Просто не хотел.

Выдвинувшийся из числа простых моджахедов, имеющий на личном счету сбитый американский вертолет и как минимум одиннадцать убитых в бою американских солдат, Аббас аль-Касем был молодой порослью на ветвистом древе джихада, так обильно пустившем корни в залитом кровью Междуречье. Он был из числа «тигрят», молодых федаинов Саддама, прошедших военную подготовку и готовых зубами рвать посягнувших на святую землю между Тигром и Евфратом чужаков. Когда их готовили — учили стрелять из автомата, из пулемета, из гранатомета, подрывать танки зарядами, — он не задавался вопросом, а правильно ли все это. У них в казарме висел портрет вождя, человека по имени Саддам Хусейн, — и значит, все было правильно. Великий и мудрый Саддам, превративший Ирак из нищего, порабощенного британцами захолустья в силу, с которой считаются даже за океаном, на берегу далекой реки Потомак, — лучше знает, что нужно делать. Он отдает приказы, а они их исполняют, вот и все. И если американцы захотят вторично унизить воинов Саддама — они об этом сильно пожалеют.

Он не задавался тогда вопросом о своем отце — наоборот, он стыдился его. В то время как вся страна шла вперед — отец упрямо цеплялся за старое, он читал Коран и совершил хадж в Мекку. Тарика аль-Касема арестовали и препроводили в тюрьму за агитацию против вождя и антигосударственную деятельность, а его самого, его старшего сына, забрали в казармы федаинов. Ему было стыдно за отца, он украдкой ловил взгляды офицеров, присматривался к своим соседям по казарме, что они думают про него. Ага, это тот самый Аббас, Бени аль-Тарик,[65]предатель и слабак. Поэтому же он вгрызался в военную науку с безудержной свирепостью волчонка, не признавая ни своих слабостей, ни чужих. Потому-то из училища он должен был выпуститься в чине командира… вот только не успел.

Это были казармы — казармы засекреченного учебного центра на окраине Багдада, их разместили здесь, потому что они, тигрята, лишившиеся родных, — не имели в своей жизни другого отца, кроме Вождя, а его родной сын Кусей (или Кусай, тут кто как переводит) был им все равно что старшим братом. Молодые, голодные, злые — у них в этой жизни не было ничего, кроме автомата и верности. Верности Ему. Их подобрали в самых разных уголках страны вопреки распространенному заблуждению Он подбирал себе воинов не только в племени Аль-Тикрити, в его родном племени, — он любил и уважал весь народ Ирака. И даже Барзай, сын курда, — был здесь, в одном строю с ними, утверждая славу своего народа не как злоумышляющего, а как славного племени, давшего родине одного из талантливейших военачальников Абд аль-Джаббера Шеншалла, который в период войны с персами вместе с Раисом командовал армией и не допустил того, чтобы полчища персидских завоевателей ринулись разорять Ирак. Они были надеждой и гордостью страны, и их казармы располагались рядом с Багдадом еще и потому, что стоит только злоумышляющим, продавшимся жидам генералам выступить против Вождя, — они будут здесь, чтобы грудью защитить его. Генералам Раис уже не верил — первую войну они проиграли, не удержали Кувейт только из-за их подлого предательства и позорного бегства. Им — он верил.