Но когда говорят, что существует угроза со стороны коммунизма и что на этот случай надо принять меры предосторожности, это уже серьезнее. Такая угроза уже возникала однажды после 1945 года. Тогда нас защитили союзники. Сейчас же эта угроза призрачна.

Следовало ожидать, что в народе произойдет взрыв возмущения в связи с возможным лишением его свободы и что политики, сами введенные в заблуждение, ничтоже сумняшеся, присоединятся к насильникам, чтобы создать орудие для подавления свободы. Никто не вправе будет сказать, что не предвидел или не мог предвидеть последствий.

Правительство и партии обсуждают данный вопрос в более или менее секретной обстановке. Ничуть не заботясь о том, чтобы большие проблемы и серьезная опасность обсуждались публично, они рассматривают их так, словно речь идет, подобно другим случаям, о вопросах, интересующих только специалистов.

Различают внешнее и внутреннее чрезвычайное положение.

Внешнее чрезвычайное положение возникает в случае войны. Сейчас хотят создать законы, которые позволят в такой ситуации распоряжаться трудом, перемещением населения и таким образом обеспечить снабжение населения продовольствием, гарантировать упорядоченное единство необходимых действий. Для этого считают нужным отменить основные права, например право на забастовки, свободу информации и выражение мнений.

Соображения, которыми при этом руководствуются, относятся к периодам прошлых войн. Они имели бы, возможно, некоторое оправдание лишь на тот невероятный случай, если бы началась локальная европейская война (как в Корее или Вьетнаме) и если бы она велась без применения атомного оружия (но терпящий поражение при наличии у него атомного оружия непременно применил бы его). Однако, если европейская война, как следует ожидать, сразу же перерастет в мировую войну, возникнет ни с чем не сравнимая ситуация. Война в атомный век означает взаимное тотальное уничтожение. Чрезвычайное положение, которое наступило бы в результате такой войны, бессильны изменить какие бы то ни было меры. Такого чрезвычайного положения нельзя допустить. Поэтому необходимо безоговорочно делать все, чтобы сохранить мир, и не предпринимать ничего, что могло бы привести к войне. Внешнее чрезвычайное положение можно предотвратить только посредством честной, безусловной мирной политики. Что означает и какие последствия имеет тот факт, что война не может и не должна быть больше последним доводом, «продолжением политики иными средствами», – это, несмотря на марши протеста, еще недостаточно проникло в сознание населения, политических деятелей и военных в Федеративной Республике; во всяком случае, это никак не проявляется.

Чрезвычайные законы на случай подобной войны порождают ложную надежду на какую-то помощь. Успокоенность ослабляет стимул к тому, чтобы делать все возможное для предотвращения такой ситуации. В несколько ином значении, чем когда-либо прежде, ныне актуален лозунг: не допустить новой войны.

Прежние чрезвычайные военные меры в новых условиях не спасут ни отечество, ни население. Сейчас может спастись, и то только на некоторое время, лишь небольшая группа политических деятелей и военных.

Возникает вопрос: кто они, эти избранники, которые – надолго ли? – смогут у нас спастись? Чрезвычайные законы отдают население, обреченное на уничтожение, на милость этой маленькой группы.

Таким образом, в новой форме вновь возникнет ситуация, которая уже имела место в 1914 году: судьба народа и политика в руках военных. Если так случится, это будет иметь весьма важное значение, ибо сейчас речь идет о войне, не похожей на прежние войны, о действиях и событиях, происходящих в нашу эпоху – эпоху перехода человечества к новым, непредвиденным возможностям или к гибели.

То, что вошло в правила традиционных военных доктрин, больше недопустимо, так как соответствует характеру военной профессии, которая не изменила еще своей сущности в зависимости от новой ситуации и новых задач. Но как она должна измениться – пока еще отнюдь не ясно.

Руководство политикой, решение об осуществлении разработанных военными планов военных операций необходимо изъять из их компетенции. Всем этим должны заниматься государственные деятели, которые знают общую обстановку. И сделать это надо было уже давно. Одна из причин возникновения первой мировой войны и нашего поражения заключается в том, что преимущественное положение у нас занимали военные.

Хотим ли мы с помощью чрезвычайных законов сделать невозможным бунт населения против войны? Хотим ли мы посредством механизма террористического господства исключить какие бы то ни было волнения населения в случае внешнего чрезвычайного положения?

Такой бунт был бы грандиозной акцией, и он возможен. Когда пошли разговоры о плане установки атомных мин на восточной границе страны – они были опровергнуты, хотя никто в это опровержение не поверил, – крестьяне и полиция в приграничных районах единодушно решили: если это случится, мы тотчас же выкопаем мины. Здравый смысл разумного народа может восстать против безответственной военщины и правительства, полиции – против властей, солдат – против генералов.

На этот счет есть хороший пример. 28 октября 1918 г., когда война была окончательно проиграна, флот, насчитывавший 80 тыс. человек, должен был дать «решающий бой», чтобы спасти «честь» нации. Корабли, находившиеся в открытом море, получили сигнал к боевой готовности. Но кочегары загасили огонь в топках и вынудили таким образом командиров вернуть корабли в гавани. Когда команды сошли на берег, находившиеся в милитаристском угаре офицеры попытались восстановить свой потерянный авторитет, отдав под арест 600 матросов. Это явилось поводом к так называемой революции, быстро распространившейся по всей Германии. Данный пример демонстрирует торжество разума в результате отказа подчиниться приказу. Хочется надеяться, что если в будущем кто-либо проявит безумие, то втянутые в войну народы по обе стороны линии фронта поступят аналогичным образом. Даже если это кажется невероятным, абсолютно исключать такую возможность все же нельзя.

Хотим ли мы в случае войны доверить наше будущее военному аппарату и находящемуся у него на службе гражданскому правительству?

Хотим ли мы сразу же, не раздумывая, забить себе голову представлениями, мыслями и законами, которые вследствие их абсолютной несовместимости с новой действительностью окончательно погубят нас?

Не лучше ли нам в чрезвычайной ситуации, если она все же наступит, несмотря на все политические усилия сохранить мир, оставить себе свободу действий и свободу умереть, если уж придется, так, как мы хотим?

Если в случае войны планируемые чрезвычайные законы будут осуществлены, народ окончательно превратится в стадо, гонимое на бойню последними политиками с абсолютистским националистским образом мышления, столь же властолюбивыми, сколь и неразумными. Они сами повинны в том, что у них развилось сознание безысходности, неспособности что-либо изменить; они беспрекословно как подчиняются обычно отдаваемым приказам, терроризируют других, так и подвергаются терроризированию сами.

Разве для сильных мира сего последствия катастрофы должны быть иными, чем для простого люда? Или же все пока еще в равной мере свободные граждане должны в условиях катастрофы принимать