И тут…

Нет, не грянул гром, не загрохотали шаги разгневанного божества в коридоре…

Просто ожило, просветлело старое зеркало шлифованного нефрита, замурованное в стену. В следующий миг его поверхность стала отражать не хуже полированного серебра и даже стекла. И в нем отобразились девушка и от неожиданности выпустивший ее ухо старикашка.

Глаза Мерихнум затуманились, в голове зашумело. Она думала, что потеряет сознание, но этого не случилось.

Но лучше бы это с ней произошло!

Ибо в зеркале отразилась не она!

То был какой‑то жуткий демон, волей Тьмы принявший ее облик. Потому как никогда Мерихнум не осмелилась бы так одеться, вернее раздеться – на смуглянке, выглядывавшей из полированного камня, было лишь два клочка ткани, не прикрывавших почти ничего. Руку бесстыжая бесовка положила на холку клыкастой косматой твари угольно‑черного цвета, напоминавшей помесь пантеры с кабаном. Лицо девицы с чертами Мерихнум искажала глумливая ухмылка. Но даже не это было главным. Глаза!! Ее зрачки были вытянутыми, как у змеи – две вертикальные полоски, а радужная оболочка приобрела льдисто‑серый отблеск.

И под взглядом оборотня в душе Мерихнум всколыхнулась неведомая безудержная сила, пробудилось стремление разрушать, крушить, осквернять!

А на месте жреца стояла тень, словно сотканная из плотной темноты. Потом, расправив сумеречные крылья, тень бесшумно вылетела в окно за спиной Мерихнум, за ней выскользнула стая других теней, помельче, и все они растаяли где‑то у горизонта…

Все внутри у девушки оборвалось.

Как будто окаменев, стояла она перед вновь потускневшим зеркалом, выкопанным лет сто назад из каких‑то руин в Ливийской пустыне.

– О‑о‑о, дочь моя!! – прошептал, тяжело оседая на лавку, Менкаура. – Беги, найди Неферкаптаха и зови, зови его скорее!! Кажется, на Гебе стряслась большая беда! Надо предупредить святейшего Потифара…

Окрестности Киева

Солнце пробивалось сквозь пожелтевшую листву, скользя по пожухлой траве светлыми пятнами. Мягкий лесной шелест наполнял пространство тихим спокойствием; лес казался дружелюбным и способным принять любого, пришедшего с чистым сердцем.

Деревья, обступающие небольшой домик; прозрачный воздух, легкий ветерок, сияние солнца и отражение его в капельках росы – подобная картина была достойна кисти художника. Эти места могли вдохновить любого поэта; кажется, вот‑вот, и в лесной тиши прозвучат дивные строки…

– А, дышло вам всем в зад! Чтоб этому Кукишу провалиться в ад, да на самую горячую сковородку! Нашел время исчезать, придурок! Ищи теперь его! Чтоб метаморфусы до самого конца времен имели друг друга!

Файервинд злилась неспроста.

Сейчас ей предстояло совершить одно небезопасное и сложное магическое действо, которое в идеале должно было на не очень долгое время наделить ее весьма большими силами.

В другой ситуации она бы предпочла обойтись без риска, но время поджимало, а результатов пока не имелось.

В это же время в старой избушке, неприятно напоминавшей им о дне знакомства с ведьмой, двое отважных рыцарей готовились к обряду. Гавейн возился у ярко горящей печи, поддерживая огонь. Парсифаль старательно помешивал зелье, ингредиентами которого служили разнообразные сушеные травы, толченые пауки, крылья летучих мышей, корешки и еще черт знает что.

– Ты там ничего не напутаешь? – поминутно спрашивал Гавейн. – А то ведь госпожа, если что – самих на зелье пустит.

– Нет, – буркнул блондинчик, продолжая подсыпать нужные ингредиенты и помешивать пахучее злое варево.

Он вполне осознавал важность своей миссии, ведь, как объясняла чародейка, волшебное пойло нужно, чтобы «глаза нечисти отвести» и дабы те создания, которые могут слететься на запах творимого колдовства, не тронули их.

Колдунья появилась точно в срок – когда песок в часах просыпался до конца и Перси снял с огня булькающий горшок.

Наскоро остудив его легким заклинанием, магичка, не поморщившись, выхлебала одну треть содержимого, а потом заставила сделать то же самое подчиненных.

Хватило лишь чуть сдвинутых нахмуренных бровей, чтобы мерзкий суп был проглочен рыцарями без возражений.

И через какие‑то двадцать минут она уже лежала внутри сложной фигуры, начертанной на полу мелом; одежда ее небрежным комом валялась в углу. Парсифаль и Гавейн торопливо заканчивали приготовления.

Приподняв голову в последний раз, она оглядела происходящее и кивнула.

– Начинаем.

Начерченные на полу линии загорелись мягким желтым светом; ведьма, прикрыв глаза, принялась читать созданное ею недавно заклинание.

Ее била крупная дрожь – накладываемые чары явно не доставляли удовольствия.

«Великий Темный! – прокомментировала она про себя. – Корежит, как с похмелья!»

Когда сияние линий стало нестерпимым, пробудились и камни, уложенные в углах фигуры. Зловещее багровое мерцание уменьшило желтый свет и окутало магичку непроницаемой пеленой… Но из этой мглы слышались заклинания.

Кони за стеной избы стали странно похрапывать и бить копытами.

Вдоль линий плясали мелкие белесые молнии, пропавшие в багровом сиянии…

Файервинд тревожно осматривалась.

Она была в той же самой избушке, где творила колдовство – Обряд Дальних Дорог. Правда, изба выглядела еще более старой и заброшенной. Печурка совсем развалилась, углы заросли толстой частой паутиной – к счастью, ее хозяин отсутствовал. В окна лился тускло‑голубоватый свет, как на туманном рассвете.

На ней было роскошное патрицианское платье, расшитое бисером, но ноги были босы и исцарапаны, как будто она шла сюда через лес.

– С добрыми ли вестями, гостья? – послышался голос за спиной.

Ведьма резко обернулась.

Немолодой рябой человек (человек ли?), неизвестно откуда взявшийся в избушке.

– Давно ждем тебя.

– И вам вечер добрый, – сказала чаровница шелестящим, как осенний листопад, шепотом.

– Давай сразу к делу, – рыкнул рябой и кинул насмешливый взгляд на собеседницу. – Всю ночь при полной луне я не сомкнул глаз, спасал народ от нечисти, повадившейся в ваши края… Устал, сил нет. Все, думаю, хватит! Пусть остается все как есть. И тут приходит ко мне, не поверишь, Старший Сын Всеотца. Улыбается так ласково. «Отдохни, – молвит, – деточка. Посиди, поешь. Я тебя покормлю». – Нежно так по голове гладит. – «Не, – отвечаю, – не могу я сидеть. Меня люди ждут там. Мне идти пора». – И чую, самому не хочется, ну совсем! – «Подождут твои люди. Не денутся никуда». – Стол накрывает, представь, сам накрывает. И смотрит так пронзительно в глаза и улыбается все. Садится напротив, но за руку держит. «Отдохни, – ре‑чет, – дружочек. Все сделается в свое время. Будет тебе и помощница, и помощники, и победа над ужасом чужим». – Не поверишь, заплакал я. – «Дий‑батюшка! – кричу. – Ты зачем ушел‑то?» – «Ну‑ну, – вещает и слезы мне отирает. – Время мое пришло, вот и ушел». – А сам за плечи обнимает. И так мне вдруг легко стало, спокойно. – «Время, оно свое у каждого. Ты медку поешь. Хороший медок‑то, такого в Нижнем вашем мире не сыскать». – Смотрю на него, а он как живой. Каждая черточка, каждая моршинка… И глаза смеются, голубые, как небо. Улыбается. – «Ничего, детка…» – Гляжу, а рядом с ним козлик махонький. И так и норовит меня за одежду ухватить, а к нему ластится. Из миски пиво лакает и пену с него сам сдувает. Тут‑то он и говорит: «Пора мне». – Обнимаю его на прощание. О шершавую щеку трусь. – «Ты когда придешь еще?» – «Приду, милый. Как буду нужен, так и приду…» Садится на козлика – тот враз вырос вчетверо, и только пыль заклубилась. Понимаешь ли, что реку?