Наташа еще рассказывала девчонкам страшилки, когда я отпросилась побродить. На завтрак мы опоздали, до обеда было еще далеко, и меня отпустили с напутствием: «За территорию ни шагу».

Лагерь жил своей жизнью. Мальчишки и девчонки носились по территории на великах, мяч то и дело вылетал с футбольного поля кому-нибудь в голову. Тут и там визжали, болтали, жили.

Я брела наугад, пока не наткнулась на потрепанный сарай. Что он здесь делает, я сообразила не сразу, лишь когда обошла и увидела нарядный корпус с надписью «Кружок умелые руки». Сарай, похоже, был подсобкой для инструментов, материала и прочего барахла. Даже грубое человеческое ухо уловило: внутри сарая кто-то всхлипывает.

В темноту едва проникал лучик света из маленького окна под потолком. Очень маленького. Я бы не пролезла, если что. Нервная стала последние сутки: оказавшись в замкнутом пространстве, сразу оглядываюсь, как оттуда быстро смотаться, если будет нужно.

Сараюха была заставлена стеллажами с барахлом, между ними только и оставался узкий полуметровый проход. И вот в этом проходе я чуть не наступила на девчонку. Она сидела прямо на полу, уткнувшись носом в колени, и, кажется, ревела.

– Извини. Что случилось?

– Шла б ты отсюда!

Я не обиделась. Даже присела, чтобы поближе разглядеть, кто там такой дерзкий. В полумраке было кое-как видно тонкое детское лицо и черные волосы. Моложе меня года на два. Правда, плачет.

– Ты что? Обидел кто?

Она кивнула и разревелась еще больше. От ее всхлипываний звонко дребезжали металлические листы на полках.

– Да погоди ты! Скажи толком! А лучше покажи.

Девчонка покачала головой:

– Меня ищут! Не выдавай!

– Была охота! – Я кое-как раздвинула барахло и присела рядом с девчонкой. Она сидела, согнувшись в три погибели, ее острое плечо впивалось мне в бок. Худющая.

– Ты когда ела в последний раз?

– Недавно. – Она отмахнулась. – Ты не думай, я от природы такая.

– Угу.

– Мать говорит: «В чем душа держится». Когда поговорить решает.

– Так ты от нее здесь прячешься? Или ты из лагеря?

– Не… Не важно!

Не важно так не важно. Я вот с матерью не ссорилась. Трудно поссориться, когда тебя вообще не хотят видеть.

– И куда ты пойдешь?

– Я домой не вернусь. Останусь здесь.

– Нашла место! Как тебя зовут?

– А… Анька! Слушай, иди, куда шла!

– Не обижайся. Я просто хочу понять. Давно прячешься-то?

– Угу.

– И сказали: «Найду – убью»? Моя тетка все время так говорит.

– А знаешь, я совсем не боюсь умирать. Страшнее быть уродом.

Она сказала это так обыденно, что я поверила. Всех нас угрожают убить время от времени, но Анька говорила серьезно, вот что. Значит, дома у нее совсем плохо. А это «быть уродом», о нем просто так не вспоминают.

Про уродов я понимала. Урод – это про меня. Я урод со стажем. Настоящий. И как-то люди это чувствуют – сторонятся меня. Не говоря уж о собаках. Наташа уже спрашивала, не видал ли кто собаку сторожа. Стыдно, но причина во мне. Думаю, псина уже далеко и вряд ли вернется, пока в лагере есть я. Из всех на свете собак меня выносит только терьер моей сестры. Остальные разбегаются, едва унюхав. Честно говоря, я даже подзабыла, как они выглядят. А люди не такие. Люди рациональны, вот и пытаются придумать, почему их от меня так воротит. Кому внешность не нравится, кому голос, кому якобы я чем-то не угодила… Хотя называется это вполне по-звериному: «бойкот неуспешных особей». Если животное в стаде чем-то не похоже на других, прочие сторонятся его, вдруг заразное! Люди умом понимают, что нет, но звериное в них сильнее…

– И друзей у тебя нет.

Анька всхлипнула в знак согласия.

– Погоди, ну если дома так плохо, есть же полиция-шмалиция, опека. – При слове «опека» Анька взвыла так, что я не рискнула развивать тему. – В конце концов, если тебе нельзя домой, так пойдем к нам!

– Прогонят. Я же не из лагеря.

Снаружи послышались шаги и девчоночий хохот.

– И где ее носит? – бодро спросила Олька. – Сама просила показать то место, а теперь куда-то провалилась.

– Потом будет ворчать, что ее не взяли. – поддакивала Милена. Через тонкую стенку сараюхи их было отлично слышно. Анька приложила палец к губам и замахала второй рукой, типа: «Вали отсюда». Я осторожно высунулась в окошко, дождалась, пока они пройдут, и потихоньку выбралась наружу.

На улице вовсю светило солнце и горланили птички. Я побежала догонять девчонок, а за спиной в темном сарае еще всхлипывала Анька.

* * *

Оля потихоньку вела нас к реке, смотреть то место. Может быть, все это не более чем свежая лагерная страшилка, но проверить стоило, особенно в свете последних событий. Я полагалась на звериное чутье. Думала: увижу – сразу пойму, что это такое.

Мы преодолели решетчатый забор (Оля показала дырку без двух прутьев) и короткой дорогой через жиденький лесок спустились к реке. Узкая речушка с неизвестным названием, таких полно в области. Высоченный отвесный берег. Сорвешься – костей не соберешь.

Оля вообразила себя горной козой и скакала впереди вверх по отвесному склону. Мы еле поспевали. Песок под ногами уползал вниз (все-таки Оля полегче меня), и я неловко буксовала. Из песка тут и там торчали стебли травы и сухие ветки. Непонятно как ориентируясь, Оля довела нас до середины склона и показала пальцем:

– Вон то место, где серая глина. Как видите, никакой пещеры нет.

«То место» было в трех шагах наискосок от нас. Лично я ничего не чувствовала. Сделала эти три шага, встала на кусок сухой глины. Если здесь маньяк кого-то убил, то он еще и акробат. На отвесном берегу я едва находила куда поставить ноги. Миленка вскарабкалась ко мне, и мы стояли, балансируя, как два канатоходца. Оля осталась на месте и кричала:

– Ну как?

– Честно? Брехня это все. – Я стояла и смотрела на реку. Я тянула носом воздух и напрягала слух – и ничего такого не замечала. Кроме тонкого запаха падали, доносившегося издалека.

– И ничего не ерунда, – обиделась Оля. – Просто ты циник, вот и все.

Тут я с ней согласилась, и мы побежали назад в лагерь, чтобы Наташа не успела заметить наше отсутствие.

После обеда я прошла на кухню и выпросила там целый кулек котлет и хлеба. Сказала, что видела пропавшую собаку сторожа на территории, в подлеске, и пойду приманивать. Уже потом сообразила, что врать нужно дальновиднее: сколько еще Анька пропрячется в том сарае, пока я ее уговорю выйти к людям, неизвестно, что ж, всякий раз про собаку выдумывать? Я, конечно, могу ее заставить или просто вытащить за руку, но ей и так досталось от жизни.