Сэм произносит голосом настолько холодным, что я чувствую это даже сквозь свою ярость:

– Существует не только это видео. Есть и второе, на котором показано, как Гвен помогает ему в гараже.

– Это не я! – едва ли не кричит ему мама.

Он лишь пожимает плечами:

– Ну, хорошо. Значит, это была Джина.

– Нет, Сэм, я никогда этого не делала, этого не было…

Сэм поворачивается и со стуком ставит чашку с кофе на кухонную стойку.

– Черт побери, ты отвертелась от обвинений в пособничестве убийству, так просто прекрати врать! За каким хреном «Авессалому» подделывать эти записи? То видео, которое нашли на флешке Саффолка, лежало там целый год.

Мама судорожно втягивает воздух и отвечает:

– А «Авессалом» преследовал меня и моих детей четыре года. Отфотошопленные картинки. Преследование. Угрозы убить и искалечить нас. Обещания найти и отомстить. Они превратили мою жизнь в ад на земле, и ты это знаешь! Так почему ты считаешь, будто это как-то отличается? Почему ты не можешь поверить мне, Сэм?

– Потому что я вижу то, что вижу, – говорит он. – В отличие от тех, кто тебя судил. – Потом поворачивается ко мне и к Коннору. Тон его становится мягче. – Простите, оба. Мне действительно жаль. Это не ваша вина. Ни в малейшей степени. Мне жаль, что я не могу помочь вам. Но это… – Он качает головой. – Это просто… чересчур.

– Сэм! – Мама вскакивает на ноги, когда он направляется к двери. – Сэм, пожалуйста, не надо!

– Оставь его в покое, – говорю я ей. – Ты причинила ему достаточно боли.

Не знаю, слышит ли она меня вообще, но она прекращает попытки окликнуть Сэма, а просто смотрит ему вслед. Дверь за ним закрывается.

Сейчас мама выглядит беспомощной, потерянной и испуганной.

– Ты не можешь верить в это. Я понимаю, почему поверил Сэм. Но не ты, Ланни. Ты же знаешь меня лучше всех.

Она протягивает ко мне руку, но вместо того, чтобы подойти к ней, я отступаю назад.

– Я больше никогда не хочу тебя видеть. Ты не моя мать. У меня нет матери. – Я имею в виду именно то, что говорю. Слышу, как мой голос дрожит от ярости. Я хочу ударить ее по лицу, и от одной мысли об этом у меня начинает гореть ладонь. Я хочу наказать ее. Хочу, чтобы она почувствовала себя так же, как я. Разбитой на куски.

И мне кажется, сейчас она именно так себя и чувствует, потому что потрясение и ужас, которые я читаю на ее лице, почти достаточно сильны.

Почти.

– Я никогда не помогала вашему отцу! – сдавленно выкрикивает она, но я не верю ей. Я думаю даже, что она не верит сама себе.

– Помогала, – возражает Коннор. – Мы видели. Перестань говорить, что ты этого не делала. Мы никогда больше снова не поверим тебе.

И всё. И это всё. Это самая длинная фраза, которую он произнес с того момента, как нашел то видео.

Его слова больно ударяют маму, и она хватает воздух ртом, словно от пинка в живот. Смотрит на Хавьера. На Кецию. Но всем нам больше нечего сказать ей. Я вижу, как что-то внутри ее ломается, и она снова садится в кресло. Вид у моей матери такой, словно она хочет умереть.

Мне больно видеть это, однако я стараюсь подавить эту слабую часть своей души – ту, которая по-прежнему, как это ни глупо, хочет верить в то, что всё будет в порядке. Нет. Ничего не будет в порядке, и не было с самого начала. Может быть, я наконец-то перестану верить в эти дурацкие лживые сказочки.

– Чего вы от меня хотите? – наконец спрашивает мама. Голос у нее безнадежный. Она побеждена. Она сдается. Я хочу радоваться этому, потому что это хорошо, но ощущаю лишь пустоту. Гнев, двигавший мною, начинает иссякать. Остаются только тишина и осколки, и я никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой.

– Я хочу, чтобы ты ушла, Гвен, – отвечает Хавьер. – И не возвращалась, пока все это не закончится и у тебя не будет подлинных доказательств того, что ты сейчас утверждаешь только на словах. Сейчас тебе нельзя быть рядом с твоими детьми. Это им вредит.

Почему-то это меня удивляет. Я не думала, что он будет на нашей стороне. Или Кеция. Но они встают на нашу сторону. Против мамы.

Это хорошо.

Мама тоже не может поверить в это.

– Хави…

– Если ты сможешь доказать то, о чем говорила, если за этим действительно стоит «Авессалом», тогда и поговорим, – вмешивается Кеция. – Тогда я первая призна́ю, что была не права. Но сейчас я буду дурой, если не поверю собственным глазам, – а они говорят мне, что ты помогала Мэлвину Ройялу переносить какую-то несчастную девушку в камеру пыток. Если это правда хотя бы отчасти, ты не заслуживаешь того, чтобы когда-либо еще увидеть своих детей.

Мама прижимает ладонь к губам, словно сдерживая крик или рвоту. На ее лице читается… шок, паника, я не знаю. Но ей больно. «А мне плевать, – сердито говорю я себе. – И хорошо. Я надеюсь, что ей больно».

– Если я действительно делала то, что показано на этой записи, то зачем мне охотиться за ним сейчас? – спрашивает мама. Ее голос дрожит так сильно, словно вот-вот оборвется. – Какой это имеет смысл?

– Это имеет смысл, если ты пытаешься вернуться к нему и снова действовать сообща, – отвечает Кеция, и мама застывает в неподвижности. Мой желудок подкатывает к горлу, потому что это может быть правдой. Возможно, мама и папа всегда действовали вместе. А может быть, и до сих пор продолжают действовать.

– Неправда, – говорит мама. Это звучит слабо. Это звучит как ложь, и я снова начинаю ненавидеть ее всей душой.

– Это ты так говоришь. Возможно, эта игра в невинную жертву с самого начала была ложью и ты всегда сотрудничала с «Авессаломом». Тем больше причин держать детей подальше от всей этой грязи.

Неожиданно в моей памяти вспыхивает картина, которая замораживает поток ненависти, струящийся через меня. Мама, спускающаяся по лестнице в подвал Лэнсела Грэма. Ужас на ее лице, когда она осознала, что именно видит.

Счастье, когда она увидела нас с Коннором невредимыми.

Это не сочетается со всем остальным, и это самый искренний, неподдельный момент, когда я увидела, по-настоящему увидела, как сильно она любит нас обоих. Мама пришла за нами в то мрачное место, где, как я думала, нам предстояло умереть в одиночку. Она была ранена, истекала кровью, она сражалась ради того, чтобы попасть туда и спасти нас.

Убийцы и лжецы так не поступают, верно?

«Быть может, она действительно любит нас», – думаю я. А потом: «Но, может быть, она просто любит папу сильнее». Это ужасная мысль, от которой у меня внутри становится холодно, и я одной рукой обнимаю Коннора за плечи. Я не могу рисковать. Я должна защищать его. И это значит, что я должна заставить маму уйти.

Неожиданно понимаю, что устала от всего этого. Я просто хочу свернуться калачиком на своей кровати и плакать.