— И оно стало захолустьем потому, что ты отсюда уехал?

— Наоборот, я уехал отсюда потому, что оно всегда было долбаным захолустьем.

— Ты бы так не говорил, если бы знал, кто сейчас тут живет.

— И кто тут живет?

Он выдал серию имен — большей частью квазилатиноамериканских, какие обычно мелькают в интернет-рекламах виагры и удлинителей пениса: Фелиша, Тамела, Шемика, Алиша, Шера, Тейша, Шакира…

— Это местные карибские официантки?

— Ха! Ха! Не прикидывайся, будто ты их не знаешь.

— Никогда о них не слышал.

— Это лишь показывает, как сильно ты отстал от жизни. Ты, вообще, в курсе, как много модных фотохудожников и дизайнеров живет в Чешире?

— Просвети меня.

Джеффри изобразил руками порхание бабочки:

— Здесь творится один нескончаемый хеппенинг.

В качестве подтверждения он сходил к барной стойке и принес нам по блюду мезе. Средиземноморская кухня в Чешире! У кого повернется язык назвать этот край долбаным захолустьем!

— Ну и кто трахает тебя сейчас, Джеффри? — спросил я, принимая у него блюдо. — Кто-нибудь из Уилмслоу? Кто-нибудь, кого я знаю? Или кого знает мама?

— Ха! Ха! — сказал он.

— Эта девица так смешна?

— При встрече ты не назвал бы ее смешной.

— И что в ней такого выдающегося?

Он не успел ответить, как от бара к нам танцующей походкой приблизился юноша-азиат с локонами а-ля Джеффри и, здороваясь, поцеловал его в губы. Костюм в полоску с Сэвил-роу,[79]на шее шарфик частной школы. Мне почему-то сразу вспомнился один из приятелей Билли Бантера[80]— Хурри Джамсет Рам Сингх, набоб Бханипура. Поскольку Джеффри не представил нас друг другу, мы лишь обменялись кивками.

— Оконфузил тебя бханипурский набоб, — сказал я, когда азиат отошел от нашего столика.

Джеффри не уловил аллюзию. Он не был читателем. Возможно, питие водки через глаза также внесло свою лепту в катастрофическое сокращение читательской аудитории: напрямую залив шары водкой, ты потом открывал книгу и не видел в ней ни фига.

— Я забыл его имя и потому не смог вас познакомить, — сказал он.

— Шакира? — подсказал я. — Тамиша?

— Он делает мне прическу.

— Скажи, Джеффри, ты…

— Трахаюсь на обе стороны? Да.

— Я не это хотел узнать, — соврал я.

— А что ты хотел узнать?

— Сколько ты платишь за свою прическу?

Я был готов услышать очередное «Ха! Ха!», но он уже перестал находить меня забавным.

— До сих пор меня подстригала Ванесса, — пояснил я, — но теперь думаю обратиться к профессионалу.

— Тут я с тобой согласен, — сказал он, оглядев мои волосы. — Все забывал спросить, не Ванесса ли тебя стрижет.

— Что, так заметна рука любителя?

— Заметно, что тебя подстригал человек, который тебя не любит.

— Ты можешь угадать это по стрижке?

— Я угадываю это по твоему несчастному виду, Гай.

— Ха! Ха! — сказал я. — Это я-то несчастный? Снова пошло отрицание.

— Попробуй жить себе в удовольствие, — сказал он.

Я через стол дотянулся до его запястья, тонкого и безволосого. Неужели он бреет запястья? Остались ли на его теле волосы помимо шевелюры? Ныне уже никого не удивляли мужчины, сбривающие волосы на груди, спине, ногах, яйцах и заднице. А здесь, в краю нескончаемых хеппенингов, они могли брить все подряд. Может, этот знойный парикмахер как раз специализировался на промежностях?

— Если ты сожалеешь о том, что сказал мне про свой трах на обе стороны, не беспокойся, — сказал я. — Я и не думал тебя осуждать. Просто мне трудно такое представить.

— Что тебе трудно представить?

Шакиру-набоба, бреющего твою промежность, напрашивался один ответ. Впихивание твоего члена в мужской зад, напрашивался второй. Но я не счел возможным так углубляться в его — и, если честно, мою — индивидуальную психологию. И потом, если ты не в силах что-либо представить, это говорит скорее против тебя, чем в твою пользу.

— Все эти бисексуальные дела, — сказал я. — Как можно вожделеть и мужчин, и женщин одновременно. Разве в нашей природе не заложен сексуальный выбор — либо то, либо другое?

— А кто тебя просит делать сексуальный выбор?

— Мы так или иначе его делаем, выбирая конкретного партнера и отвергая других. Разве не эта дискриминация придает желанию остроту?

— Святые угодники! Это что, цитата из твоей новой книги?

Не помню, говорил ли я раньше о своей способности читать мысли? Если нет, то говорю сейчас. И в тот момент я легко прочел мысли Джеффри. «В таком разе неудивительно, что тебя на хрен никто не читает», — думал он.

— Хорошо, — сказал я. — Сформулируем это проще некуда. Когда я трахаю женщину, я определенно и недвусмысленно трахаю именно женщину и уж никак не перепутаю ее с мужчиной. — А как насчет представить вместо нее другую женщину?

Этот вопрос поверг меня в раздумье. В моем воображении, помимо гарцующей на мне с воплем «Гвидо Кретино!» Ванессы, маячил образ ее матери, цаплей стоящей на одной ноге.

— Что и требовалось доказать, — заключил Джеффри.

— И что же доказано?

— Своим молчанием ты признал, что и сам не особо разборчив в сексе. Допустим, я отсасываю у парня, а в то же время мне делает отсос девчонка — и никому из нас троих не обидно. Если я определенно и недвусмысленно делаю с другими то же, что другие делают со мной, это только справедливо, разве нет?

Я не нашел ответа — во всяком случае, такого, какой мог бы его пронять. А как же насчет любви? — хотелось мне спросить. Как насчет элементарных приличий и самоуважения, черт побери? Моих остаточных моральных принципов хватило бы даже на старомодно-библейский протест против этих «мерзостей». Но все это сейчас не годилось.

Воспринимай нутром, напомнил я себе, пропускай через кишки.

— И у тебя нет никаких предпочтений? — спросил я.

— Относительно чего?

— Ну… скажем… относительно отсосов.

Я был готов услышать в ответ небрежное: «Ха! Ха! Отсосы — такая скука в наших-то продвинутых краях».

Но Джеффри ответил просто и прямо:

— Я предпочитаю, когда их делают мне.