Эрик вышел из-под душа, вытираясь большим грубым белым полотенцем, оставленным в ванной специально для него Ивом. Сам Ив не пользовался душем, предпочитая принимать горячие ванны, он ставил рядом на стул виски, клал сигареты, газеты и требовал, чтобы Эрик держался поблизости – болтал с ним, тер спину и поливал шампунем голову. Эрик улыбнулся: эти ванны каждый раз пробуждали в Иве восточную тягу к роскоши и неге. В улыбке Эрика было и скрытое волнение. Когда он набрасывал на себя купальный халат, тело его горело не столько от грубого полотенца и туалетной воды, сколько от обжигающей воображение картины откинувшегося в ванне Ива, который, что-то насвистывая, с рассеянным видом держал в руке трубку, а его член покачивался в мыльной воде, словно уснувшая цилиндрическая рыба. А еще от вызванного этой картиной воспоминания пятнадцатилетней давности, когда Эрику нанесли жестокий удар, – с этого начались его позор, борьба и одиночество. Эрик прошел в столовую, налил себе виски, все, что осталось, а пустую бутылку бросил в корзину. Потом закурил и сел у окна, глядя на море. Солнце опускалось в воду, и море было объято пламенем.

В тот далекий жаркий воскресный день солнце вот так же садилось. Уже перестали звонить церковные колокола, и тяжелая южная тишина легла на улицы города. Деревья вдоль дороги почти не давали тени. Белые домики с ложными и парадными дверями и затемненными верандами, казалось, изнемогали в борьбе с безжалостным солнцем. Лишь в глубине веранды можно было изредка различить неясную неподвижную фигуру. Эрик возвращался с окраины и рядом с пропыленной проселочной дорогой увидел цветного парнишку, возившегося с местной малышней. Парнишку звали Лерой, ему было семнадцать лет, на год больше чем Эрику, он работал привратником в здании суда. Лерой был высок, очень темен лицом и отличался крайней неразговорчивостью. Эрик часто задавал себе вопрос, о чем тот думает. Они давно, еще с увольнения Генри, дружили, но в последнее время эта дружба переживала кризис, и отчаянные попытки сохранить разрушающиеся отношения стали тяготить обоих. Если бы Лерой служил в семье Эрика, все было бы проще. Окружающим были бы понятны их отношения: Эрик опекает цветного мальчика, но тут ситуация была совсем неприличная: белый мальчик, да еще из хорошей семьи, «бегает», а именно это Эрик и делал, за изгоем. А что еще оставалось делать Эрику, ведь сам Лерой не мог явиться к нему с визитом.

В его положении было что-то унизительное, он с грустью чувствовал это и догадывался, что Лерой также это понимает. Эрик не знал, а возможно, просто не хотел знать, что здорово усложняет Лерою жизнь и может даже накликать на него беду, которая и так стерегла его повсюду: ведь Лероя считали плохим негром, у которого недостает уважения к белым. Эрик даже не подозревал, что становится притчей во языцех, а Лерою это было хорошо известно. Знал он и то, что негры недолюбливают Эрика, о чем последний не догадывался. Они не понимали, в чем кроются истинные причины его дружелюбия, искали ответ на вопрос – и нашли его.

И в этот раз, стоило только Эрику показаться на дороге – руки в карманах, с губ срывается хриплый, немелодичный свист, – как Лерой спрыгнул с крыльца веранды и размашистым шагом направился к нему навстречу, словно хотел преградить дорогу врагу, а из глубины веранды донеслось сдавленное хихиканье, дверь захлопнулась, лица всех, кто находился на улице, повернулись в их сторону.

Эрик, запинаясь, проговорил:

– Вот заскочил посмотреть, что ты тут поделываешь.

Лерой сплюнул в дорожную пыль.

– Ничего особенного. А тебе что, делать больше нечего?

– Может, погуляем? – предложил Эрик. Казалось, Лерой сейчас откажется: он нахмурился еще больше, но потом по губам его пробежала слабая улыбка.

– О’кей. Только недолго, мне нужно скоро возвращаться.

Они пошли рядом по улице.

– Я хочу отсюда уехать, – вырвалось у Эрика.

– Не только ты. Я тоже хочу, – сказал Лерой.

– Может, махнем на Север вместе? – предложил Эрик, почти не задумываясь. – Куда тебе больше хочется? Нью-Йорк? Чикаго? А может, Сан-Франциско? – Он хотел сказать «Голливуд», потому что вынашивал туманные планы стать кинозвездой, но умолчал, не в силах представить Лероя в качестве кинозвезды и не желая заикаться о том, что недоступно другу.

– Как я могу уехать? Мне нужно заботиться о матери и малышах. – Парень взглянул на Эрика и рассмеялся, но смех его был горьким. – Не у каждого папаша управляет банком, сам знаешь. – Он поднял с земли камушек и запулил его в дерево.

– Да не дает мне отец денег. А уж чтоб я смотался на Север – и речь не идет. Он хочет, чтобы я остался здесь.

– Но когда-нибудь он умрет, Эрик, ему придется кому-нибудь оставить свое добро. Как ты думаешь, кому? Может, мне? – и Лерой снова залился смехом.

– Я вовсе не собираюсь торчать здесь, дожидаясь, пока умрет отец. Это не для меня.

Он тоже сделал попытку рассмеяться, чтобы соответствовать настроению Лероя, хотя не совсем понимал его. Что, собственно, случилось? Что произошло между ними?

В их отношениях появилась какая-то недоговоренность, что-то невысказанное, незавершенное, но мучительно желаемое. И все же в тот далекий душный день, когда все в нем, казалось, вопило о его тайне, сжигало его изнутри, когда тело с болью требовало уступить желаниям плоти, он еще не понимал этого зова. Вожделение еще не вырвалось из границ подсознательного, еще не имело названия, по крайней мере, для него, хотя другие люди, он сам слышал, придумывали для этого мерзкие наименования. Его мечта имела земную оболочку, она звалась Лероем, тело Лероя владело тайной, которая душила Эрика.

И он, обняв Лероя за плечи, потерся головой о его грудь.

– Нравится тебе или нет, все равно будешь дожидаться, – сказал Лерой. Он обнял одной рукой Эрика за шею. – И, думаю, ты понимаешь, что ждет здесь меня.

Эрик чувствовал, что приятель хочет еще что-то прибавить, но колеблется; некоторое время они шли молча, и тут у Лероя появился шанс выговориться. На дорогу вылетел в клубах пыли кремовый «Родстер», в котором сидело шесть человек – три белых юноши и три белые девушки. У Эрика и Лероя не было времени отстраниться друг от друга, они так и стояли обнявшись; из машины донесся оглушительный хохот, водитель даже изобразил с помощью клаксона некое подобие свадебного марша, а потом, не снимая с клаксона руки, на большой скорости провел машину мимо них. Молодые люди хорошо знали Эрика, они выросли вместе.

Эрик чувствовал, как пылает его лицо, они с Лероем уже успели разнять руки, и тот смотрел на него с неким подобием сострадания.

– Вот как тебе надо бы проводить время, – сказал Лерой, он произнес эти слова мягко, не спуская глаз с Эрика, который