– Удачи с этими типами, Джей. Думаю, она тебе понадобится. – Посмотрел сверху вниз на Фридмана, затем на Твилли. – И шли бы вы, ребята, далеко и надолго.

Терри протолкался через толпу ожидающих и выскочил на улицу. Никто за ним не пошел.

* * *

Маккалеб сел в припаркованный на бульваре Сансет "чероки" и смотрел на ресторан, давая гневу время утихнуть. С одной стороны, Маккалеб понимал, что Уинстон и ее капитан действуют абсолютно правильно. Но, с другой стороны, ему не нравилось, что его выкидывают из его же собственного дела. Дело похоже на автомобиль. Ты можешь вести машину или быть пассажиром на переднем или заднем сиденье. Или можешь остаться на обочине, а машина проедет мимо. Маккалеб чувствовал себя водителем, вышвырнутым на обочину. И это было больно.

Потом он подумал о Бадди Локридже и о том, как с ним теперь быть. Если он установит, что это Бадди говорил с Макэвоем после того, как подслушал беседу Маккалеба с Уинстон на яхте, то вчистую порвет с ним. Партнер или нет, Маккалеб не сможет больше работать с Бадди.

Кстати, Бадди знал номер его сотового и мог бы сам дать его Макэвою. Маккалеб достал телефон и позвонил домой. Ответила Грасиела, поскольку по пятницам работала только полдня.

– Грасиела, ты последнее время давала кому-нибудь номер моего телефона?

– Да, репортеру, который сказал, что знает тебя и ему надо немедленно поговорить с тобой. Джек, фамилию не помню. А что, что-то не так?

– Нет, все в порядке. Я просто проверял.

– Ты уверен?

Телефон Маккалеба пискнул, сообщая об ожидающем звонке. Он посмотрел на часы. Без десяти час. Макэвой должен был бы звонить только после часа.

– Уверен, – сказал он Грасиеле. – Послушай, у меня тут еще один звонок. Вернусь домой сегодня до темноты. Увидимся.

Он переключился на другой звонок. Это оказался Макэвой, который объяснил, что находится в суде и должен вернуться в зал, иначе потеряет драгоценное место. Он не мог ждать целый час.

– Вы можете сейчас говорить? – спросил он.

– Что вам нужно?

– Хотелось бы поговорить с вами.

– Это вы уже говорили. О чем?

– Гарри Босх. Я работаю над заметкой о...

– Я ничего не знаю о деле Стори. Только то, что показывали по телевизору.

– Я не об этом. О деле Эдварда Ганна.

Маккалеб не ответил. Он знал, что дело плохо. Обсуждение с репортером подобного вопроса могло доставить только неприятности.

– Это из-за него вы хотели повидать Гарри Босха в тот день, когда я увидел вас здесь? – продолжал Макэвой. – Вы занимаетесь делом Ганна?

– Послушайте меня. Я могу честно вам сказать, что не занимаюсь делом Эдварда Ганна. Довольны?

Хорошо, подумал Маккалеб. Пока он не солгал.

– А вы занимались им?

– Могу я задать вам вопрос? Кто вам это сказал? Кто сказал, что я занимаюсь этим делом?

– Не могу ответить. Я должен сохранять в тайне свои источники. Если хотите дать мне информацию, я буду охранять и вашу личность. Но если я выдам источник, то вылечу из бизнеса.

– Вот что я вам скажу, Джек. Я не буду говорить с вами, если вы не будете говорить со мной. Понимаете, о чем я? Это улица с двусторонним движением. Скажете, кто болтает обо мне всякую чушь, и я поговорю с вами. В противном случае нам нечего сказать друг другу.

Он ждал. Макэвой промолчал.

– Я так и думал. Пока, Джек.

Он закрыл телефон. Упоминал Макэвой его имя капитану Хиченсу или нет, было ясно, что репортер подключился к надежному каналу информации. И снова Маккалеб сузил этот канал до одного человека, кроме себя и Джей Уинстон.

– Черт возьми! – произнес он вслух.

Через несколько минут он увидел, как Джей Уинстон вышла из "Эль кочинито". Маккалеб надеялся, что сможет перехватить ее и поговорить наедине, может быть, рассказать о Локридже. Но следом за ней вышли Твилли и Фридман, и все трое сели в одну машину. Машину, принадлежащую Бюро.

Маккалеб смотрел, как они вливаются в автомобильный поток и уезжают по направлению к центру. Потом вылез из "чероки" и вернулся в ресторан. Он умирал от голода.

Свободных столиков не было, поэтому он решил заказать еду навынос. Поест в машине.

Старуха, принимавшая заказ, бросила на Маккалеба грустный взгляд карих глаз. Неделя была очень оживленная, сказала она, и лечон асадо как раз закончился.

Джон Ризн удивил зрителей, присяжных и, вероятно, большую часть прессы, отложив перекрестный допрос Босха до защитной фазы процесса, однако обвинение предвидело такой поворот. Если защита хочет нейтрализовать Босха, то нанести удар лучше всего во время изложения версии защиты. Таким образом, атака Фауккса на Босха могла быть частью общей атаки на все дело против Дэвида Стори.

После обеденного перерыва, во время которого Босху и обвинителям приходилось беспрестанно отбиваться от прессы, обвинение заработало быстрее благодаря импульсу, полученному на утреннем заседании. Крецлер и Лэнгуайзер по очереди опрашивали вереницу свидетелей, быстро сменяющих друг друга.

Первой была Тереза Корасон, начальник управления судебно-медицинской экспертизы. Отвечая на вопросы Крецлера, она подтвердила данные, полученные при вскрытии, и определила время смерти Джоди Кременц где-то между полуночью и двумя часами ночи в пятницу, тринадцатого октября. Она также подтвердила редкость случаев аутоэротической смерти среди женщин.

И снова Фауккс отложил право допросить свидетеля до защитной фазы. В результате Корасон провела на свидетельской трибуне меньше получаса.

Теперь, закончив давать свидетельские показания сам, во всяком случае, на обвинительной фазе процесса, Босх уже не был обязан присутствовать в зале суда постоянно. Пока Лэнгуайзер работала со следующим свидетелем – лаборантом, установившим, что волоски, собранные с тела жертвы, принадлежат Стори, Босх проводил Корасон до машины. Много лет назад они были любовниками – в терминах современной культуры это назвали бы несерьезной связью. Но хотя особой любви там не было, для Босха это не имело значения. С его точки зрения, двое людей, каждый день видевшие смерть, опровергали ее наивысшим жизнеутверждающим актом.

Корасон оборвала их отношения после того, как ее назначили на высокий пост в службе коронера. С тех пор их связывали сугубо профессиональные отношения, к тому же новое положение Корасон сократило время ее пребывания в прозекторских, и Босх не часто видел ее.

Дело Джоди Кременц было иным. Корасон инстинктивно поняла, что оно может привлечь внимание прессы, и произвела вскрытие сама. Решение оказалось верным. Ее показания увидит вся страна, а возможно, и весь мир. Она была привлекательной, умной, опытной и скрупулезной. Полчаса на свидетельской трибуне являлись ступенью на хлебное место вроде должности независимого эксперта или комментатора. Босх знал это еще со времени их близких отношений: Тереза Корасон всегда высматривала следующую ступеньку.