– Перестань! – закричала Анна и махнула руками так, что чашка с кофе Себастьяна Фоллина отлетела в сторону и ударилась в стеклянную стену. – Мишель мертва! Она лежит в морге, и, возможно, кто-то из нас повинен в этом!

Ее слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Установившуюся потом тишину нарушал только шум капель, падавших из чашки Фоллина на пол. Мучившая их мысль, впервые высказанная вслух, сейчас довлела над всеми, паря где-то под потолком.

Кто угодно. Кто-то из них.

– Вы уже начали без меня? – Хайлендер появился со стороны лифта, только что из душа и с атташе-кейсом в руке. – Я общался с Лондоном, мы обо всем договорились.

Он улыбнулся, сел на офисный стул, положил кейс на колено, открыл его, нажав на оба замка одновременно. Достал несколько бумаг, с шумом закрыл кейс, поместил на него всю стопку.

– Для начала мы сделаем большую памятную передачу о Мишель, – сказал он непринужденным тоном. – С эпизодами из всех ее программ, с гостями, которые будут вспоминать о ней, и друзьями, которые расскажут о ее увлечениях… Да, обо всем, что ее интересовало. Передача может получиться достаточно масштабной, с артистами, стихами, пожалуй, или какой-то маленькой пьесой. И только с той рекламой, которая понравилась бы Мишель. Кстати, что ты думаешь о Джоне Эссексе, Карин? Он сможет приехать?

Воздух, казалось, стал более плотным, когда генеральный директор «ТВ Плюс» замолчал. Тональный крем уже больше не мог спрятать истинный цвет лица продюсера. Все скользили взглядами по сторонам, прятали глаза друг от друга.

– Хайлендер, кто придумал все это? – поинтересовалась Карин Беллхорн устало. – Большой босс в Лондоне?

Улыбка на его губах затрепетала, но не погасла.

– Я хотел бы пойти дальше, – сказал он.

– Не так быстро, – буркнула Карин Беллхорн и поднялась, ее большое тело, покачиваясь, медленно приближалось к генеральному директору. – Мы здесь немного поговорили о Мишель, как мы относились к ней, что думаем. Что скажешь ты?

Улыбка исчезла, на лице Хайлендера появилось столь же беспомощное выражение, каким оно было днем ранее, капли пота выступили у него на лбу, челка сразу прилипла к нему.

– О чем?

– О Мишель! – рявкнула Карин Беллхорн.

– Успокойся, – пробормотал генеральный директор. – Я просто хочу наилучшим образом выйти из ситуации.

– Он уволил Мишель, – сказала Карин, обращаясь к остальным, и показала на Хайлендера. – Он уволил ее по окончании последней записи, а сейчас делает вид, словно ничего не случилось.

Мариана фон Берлиц медленно поднялась, не спуская взгляда с Хайлендера.

– И все из-за того… – начала она. – И все из-за того, что Мишель собиралась рассказать, что вы…

– Замолчи! – крикнул Хайлендер и попытался встать, но ему помешал лежавший на коленях кейс.

– Она собиралась рассказать, что вы с ней спали, – продолжила Мариана, – и тогда мы ведь знаем, чем все закончилось бы для тебя.

Снова воцарилась тишина, еще более пронзительная. Хайлендера повысили до шефа «ТВ Плюс», когда его предшественнику пришлось немедленно уйти. И причиной столь быстрой перестановки стало то, что его застукали во время полового акта с одной из телеведущих на рождественской вечеринке.

Анна Снапхане смотрела на липкие волосы генерального директора, видела, как сильно он боится потерять свой пост.

– Она лгала, – выдавил Хайлендер. – Я никогда, никогда бы не…

– Не имеет никакого значения, – произнесла Мариана спокойно. – Она сообщила бы об этом какой-нибудь газете, и тебя уволили бы.

Окна кухни запотели изнутри. На плите вовсю кипела картошка для воскресного обеда, и никто не убавил газ.

Томас подбежал к ней, словно от быстроты последних шагов что-то зависело, снял кастрюлю с конфорки, открыл крышку. Вода выкипела, картофелины частично прижарились ко дну. Он выругался тихо, сквозь сжатые зубы. Это могли счесть его виной.

– Томас, что случилось?

Мать вошла, хромая и опираясь на палку. Ну вот, упрек в глазах, ей так доставалось с детьми сейчас.

– Кто-то поставил на огонь картошку и забыл про нее, – сказал Томас и выкинул остатки в компост. – Есть еще?

– Теперь она ведь не будет готова к обеду, – посетовала мать и тяжело опустилась на стул. – Ты сможешь накрыть на стол, Томас?

– Конечно, – ответил он, залез в кладовку, нашел маленький пакет с золотисто-желтыми клубнями, быстро почистил их под краном с холодной водой и побросал в кастрюлю. – Сколько нас будет?

– Элеонора и Мартин уехали, но приехал Сверкер. Где дети?

– С Хольгером, у лодки.

– Да, но у них есть спасательные жилеты?

Ее рука задрожала от волнения, он постарался сохранить спокойствие.

– Да, мама, отдыхай. Какие тарелки?

– С цветочками, это же летний обед. Ты проверил мясо в духовке? Должно быть семьдесят пять градусов, не больше.

– Да, мама…

Томас взял прихватку, открыл дверцу духовки, термометр показывал девяносто два градуса.

– Готово, – сказал он, вытащил термометр и быстро сунул под холодную воду. – Может, мне сделать немного соуса?

– Да, дорогой, и немного салата…

Он поставил мясо остывать на плиту, пригоревшую часть пришлось отрезать. Потом сполоснул кастрюлю, вылил туда мясной сок, добавил сливки и кукурузную муку, разбавил все говяжьим бульоном, приправил тимьяном и чесноком.

– Ты научился хорошо готовить, Томас, – сказала его мать.

– Я всегда умел это делать, – ответил он и достал овощи из холодильника.

Мать не ответила, наблюдала за ним от кухонного стола. – Мне хочется, чтобы я могла помогать тебе больше, – сказала она, когда он поливал оливковым маслом салат.

– Я же скоро закончу, – сказал он.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Томас вздохнул тихо, отставил в сторону бутылку с маслом.

– Мама, – сказал он, – мне неплохо живется. Меня не надо спасать.

Старая женщина медленно покачала головой.

– Томас, – сказала она, – который все умеет сам. Иногда я задаюсь вопросом, не слишком ли много ты берешь на себя.

Он с шумом поставил перед собой бутылку с бальзамическим уксусом, почувствовал резкий скачок адреналина в крови.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, – ответила она быстро, – у тебя, похоже, так много дел с детьми и квартирой… Ты, кстати, знаешь, удастся ли тебе сохранить работу?

Томас положил ладони на мойку, почувствовал холод под мышками, дыхание участилось.

– Нет, – сказал он, – но, пожалуй, все прояснится на этой неделе.