— В конечном счете, разумеется, нет, — пожал плечами Мандрак. — Но ведь и мы уязвимы, брат. Кто-нибудь из нас еще может утратить форму, прежде чем миссия будет выполнена.

Бакилас, поразмыслив над этим, спросил четвертого:

— Что скажешь ты, Лекор?

— Я согласен с Мандраком, — ответил тот голосом низким, как отдаленный гром. — Я тоже видел их души намосту. Такие легко не умирают. Они сами навяжут нам бой, и у нас не останется выбора. Вопрос с чародейством тоже не разрешен. Кто стоит за этим ребенком?

Ветер переменился. Мандрак раздул ноздри и вдруг перекатился вправо, где лежали его доспехи. Другие с той же быстротой последовали его примеру, и когда из-за деревьев вышли люди, обнаженные креакины встретили их с мечами в руках.

Людей было около дюжины, в домотканой одежде и куртках из звериных шкур. Рослый вожак с раздвоенной черной бородой носил шлем, сделанный из волчьей головы. У троих имелись луки, у остальных — ножи, мечи и даже один серп.

— Это что же такое? — заговорил вожак. — Четверо голых рыцарей прохлаждаются при луне. Разврат, право слово. — Его люди угодливо заухмылялись. — Положите-ка мечи, господа. Нас больше, и мы ничего вам не сделаем — только избавим вас от золота и лошадей.

Ответные слова Бакиласа были обращены не к нему.

— Убейте всех, только этого оставьте.

И четверо креакинов напали на ошеломленных разбойников. Один успел пустить стрелу, но меч Бакиласа перерубил ее пополам, а потом стал гулять направо и налево. Один человек упал с разрубленной шеей, другой с рассеченной грудью. Мандрак, отразив удар вожака, двинул его левой в лицо и сломал ему нос. Тот пошатнулся, а Мандрак подскочил и ударил его ногой ниже подбородка. Вожак рухнул, как подкошенный. Драско убил двоих и вонзил меч в спину третьего, собравшегося бежать.

Через несколько мгновений бой был окончен. Четверо уцелевших улепетнули в лес, семеро мертвых остались лежать на земле. Бакилас ткнул ногой бесчувственного вожака. Тот застонал и с усилием сел. Еще не совсем опамятовавшись, он потер подбородок и стал шарить вокруг, ища упавший шлем. Нахлобучил его на голову, встал и только тогда увидел лежащие кругом трупы. Он бросился было наутек, но Мандрак поймал его за ворот и швырнул наземь.

— Что вы хотите со мной сделать? — заныл разбойник. Бакилас поднял его на ноги и сказал мягко:

— Нам надо связаться с нашим вождем, и ты нам в этом поможешь.

— Все сделаю, только скажите!

Бакилас разорвал на нем рубашку и провел пальцами по коже, нащупав грудную кость. Рука креакина вошла в тело, как нож, сжала трепещущее сердце и вырвала его из груди. Мертвый разбойник упал на траву, Бакилас же поднял его сердце ввысь и воззвал:

— Анхарат! Поговори со своими братьями!

Сердце вспорхнуло с его ладони, вспыхнуло и превратилось в огненный шар, повисший в воздухе над креакинами.

— Я здесь, — прошелестел голос, подобный холодному кладбищенскому ветру.

Креакины сели в кружок под воздушным огнем.

— Двое из нас снова стали Ветрожителями, и мы нуждаемся в твоем совете, — сказал Бакилас.

— Ребенок родился, — произнес голос Анхарата. — Дорога к морю закрыта для них, и они вынуждены ехать на юг. Я иду с армией к городу Лему, где мы принесем младенца в жертву, и кровь его оросит мой собственный алтарь.

— Кто тот чародей, который помогает им? — спросил Драско.

— Никакого чародея нет. В девочку вселялся дух Калижкана, но теперь он ушел в Чертоги Усопших, откуда уже не вернется. Отправляйтесь на юг, а я тем временем напущу на них гогарена. Мимо него они не пройдут.

— Мы не нуждаемся в помощи, брат, — заметил Бакилас, — а гогарен убьет их всех, в том числе и младенца.

— Не настолько они глупы, чтобы пытаться проскочить мимо зверя, когда узнают о нем. А я позабочусь, чтобы они узнали.

— Ты идешь на большой риск, Анхарат. Что, если онвсе-таки убьет младенца?

— Я уже начал Заклятие, — ответил повелитель демонов. — Оно висит над землей, ожидая только смерти третьего короля. Если ребенок умрет до жертвоприношения, этого хватит, чтобы вернуть назад две трети иллогиров. Ноя хочу, чтобы вы нашли их и принесли младенца на мойалтарь.

Огонь превратился в густой черный дым и растаял.

— У города Лема недобрая слава, — задумчиво произнес Драско, а Бакилас сказал:

— Едем, братья.

Ногуста остановил коня в устье большого каньона, и на мгновение прекрасный вид, развернувшийся перед ним, заставил его позабыть все страхи и тревоги. На карте были обозначены и каньон, и проходящая по нему дорога, но ничто не могло подготовить Ногусту к этому величественному зрелищу. Взгляд его переходил с лесистых, увенчанных снегами вершин к глубоким долинам с блестящими ручьями и речками.

Дорога шла вверх, змеясь вокруг горы, и на каждом повороте Ногусте открывалась новая панорама. Каньон был грандиозен.

Дыша горным воздухом, Ногуста снова чувствовал себя молодым, и давно забытые мечты пробуждались в пыльных помещениях его памяти. Вот где человеку следует жить!

Звездному тоже, как видно, нравились эти места. Силы вороного крепли с каждым днем, и он быстро выздоравливал от своей болезни, хотя все еще оставался тенью себя прежнего. Ногуста спешился и подошел к краю обрыва, глядя на лес и реку внизу. Как ничтожны человеческие мечты по сравнению с этим, подумал он.

Повозку он опережал на час, и гнев закрадывался в его душу. Зачем он связал себя с этой невыполнимой задачей? Ответ был очевиден, но малоутешителен. Мужчина, если он хочет, чтобы жизнь его имела смысл, должен жить по определенным правилам. Без них он всего лишь мелкое, алчное существо, следующее своим прихотям в ущерб окружающим. Ногуста жил по железным правилам, и это значило, что он не может бросить своих друзей и спутников на произвол судьбы, столь неумолимо подстерегающей их на пути.

Он сказал юному Коналину, что помогает королеве из корыстных побуждений, и это действительно так. Отец когда-то водил их в Дренанский музей, где они видели старинные мечи, и статуи, и позолоченные свитки, и многочисленные кости. После они закусили хлебом и холодным мясом на озере Серп. Ногуста, которому в тот день исполнилось десять, расспрашивал отца о героях, жизнь которых была увековечена в музее. Мальчик хотел понять, что побуждало их сражаться и умирать за то, во что они верили. Отец отвечал пространно, и от детского разума многое ускользнуло, но одно запомнилось очень ярко. Отец взял у матери ручное зеркальце, дал его Нотусте и сказал: «Посмотри в него и скажи, что ты видишь». Ногуста, естественно, сказал, что видит себя.

«И что же, нравится тебе то, что ты видишь?» Вопрос показался Ногусте странным. «Конечно. Это же я!»

«Спрошу по-другому, — сказал тогда отец, — гордишься ли ты тем, что видишь?» На это Ногуста не сумел ответить, и отец улыбнулся. «Вот он, главный секрет, побуждающий героя совершать подвиги, которым другие только завидуют; Глядясь в зеркало, ты всегда должен испытывать гордость. Сталкиваясь с опасностью, ты спрашиваешь себя: если я побегу, или спрячусь, или начну молить о пощаде, смогу ли я по-прежнему смотреть с гордостью в глаза себе самому?»