– Думаю, не ошибусь, если скажу, что вы всю жизнь, с детства, посмеивались над братом. И родители наверняка ставили вас ему в пример (вот уж чего никогда не было): Боренька – реалист, он крепко стоит на ногах… Многого мальчик, конечно, не достигнет, но и не проживет жизнь мечтателем, не будет мучиться несбывшимися надеждами (это – было, когда я со спокойно бьющимся сердцем и идеальным кровяным давлением подал документы на юридический факультет, а «кремлевский мечтатель» Глеб уехал в плацкарте покорять столицу… И ведь покорил-таки, сукин сын!).

Вайнцман меж тем смахнул вечную каплю с длинного носа и обвиняюще ткнул меня пальцем в грудь.

– Вы просто завидуете ему, юноша. Настоящему, большому таланту грех не завидовать.

– А вы?

– И я, – покорно согласился он. – Однако я помню и о том, что талант – это не только дар божий… Он может быть и страшным проклятием.

Он помолчал.

– Теперь вы понимаете, кого нужно спасать? Сейчас, немедленно. А вы –"ряженые", мафия… Глупости, юноша. Ну скажите, почему всадники напали на автомобиль? Захотели напугать – помаячили бы издалека, позавывали бы страшными голосами. Подбросили бы галлюциноген – сейчас в любой аптеке навалом всякой дряни.

– Я не верю в призраков, – упрямо сказал я.

Вайнцман с досадой махнул рукой.

– Призраки бесплотны, они не умирают от пистолетной пули. И уж точно не швыряют в противников серебряные стрелы. Глеба не собирались пугать, это ясно. Его хотели убить. Вопрос: за что?

Мы сидели в машине, и нас плотным одеялом укрывал туман. Я смотрел перед собой, видя лишь фрагмент безлюдного тротуара (метров пять, не более), высокую вычурную ограду университета, мокрые деревья в бесстыдной наготе… Я сто раз на дню задавал себе эти вопросы: почему нет вмятин на «Жигулях»? С какой целью кто-то не пожалел серебра на арбалетную стрелу? Почему, убив экстрасенса, преступник не унес кассету, на которой был запечатлен Глеб? Куда пропала женщина со светлыми волосами, потерявшая ленточку и звонившая мне из квартиры, где лежал труп? В чем именно Глеб соврал и почему сейчас, имея почти готовый фильм, отказывается снимать его окончание? Что такого необычного и страшного произошло восемь веков назад, что отдается эхом до сих пор? Почему оно – что бы там ни было – не стало прахом и тленом?

Наконец (и это меня интересовало особенно остро), почему Вадим Федорович не устроил Глебу скандал (да и вообще не предпринял абсолютно ничего!), узнав, что родной и любимый внук не будет больше сниматься в картине?

Сложив эти «почему» вместе, я спросил:

– О чем вы говорили с Закрайским?

– А вы догадайтесь.

– Нет настроения. Мы спасаем Глеба или играем в ребусы?

Вайнцман с хитрецой взглянул на меня.

– Я обожаю ребусы. У меня дома – не поверите – целая коллекция. Только жаль, что нашу с вами загадку вы принизили до какой-то серой обыденности (я был о вашей фантазии лучшего мнения). А если попробовать подняться чуть выше? Посмотреть на это… как бы под другим углом? Если допустить, хоть на минуту, что Глеб действительно обнаружил некую аномальную зону, отверстие в черном покрывале? Если он на самом деле уходит туда (или его засасывает помимо воли, словно в трясину)? Отсюда его нежелание снимать фильм по прежнему сценарию – он в чем-то ошибся, поддался на чью-то изощренную ложь… И решил ее разоблачить..

– И получил в ответ серебряную стрелу, – закончил я со вздохом («и посмотрел на доброго, трезвого, да вот только – эх, беда-то какая! – тронутого умом…» – вспомнилась цитата из классики).

– Попробуйте объяснить иначе. Серебро убивает слуг дьявола. В чьих-то глазах ваш брат выглядел именно так.

Злое отчаяние захлестнуло меня. Будто некая железная завеса опустилась передо мной – я бился в нее, стараясь докричаться до участников событий… А в ответ получал недоуменные взгляды, либо, будто в насмешку, заумные рассуждения, уводившие в дебри черной магии… А ведь Марка Бронцева убили вовсе не, заклятием из «Шестокрыла» или «Молота ведьм». Кто нажал на курок? Этот хитрый художник-декоратор? Директор музея, укравший из квартиры собственный глиняный шарик (чем он, кстати, заинтересовал экстрасенса? Тот вроде бы не относил себя к знатокам археологии)? Владимир Шуйцев, чей взвод навсегда остался лежать в чужой, выжженной нездешним солнцем земле? Кто-то пока неведомый, чья кассета, третья по счету, пропала из тайника?

– На завтра я вызову вас повесткой.

– Меня?

– Вас всех – работников киностудии. Потому что кто-то из вашей компании замешан в двух серьезных преступлениях. Была бы моя воля – я вообще запретил бы съемки: слишком нездоровая атмосфера… Но атмосферу к делу не пришьешь. Однако в моей власти установить над вами самый жесткий контроль. Отныне я буду наблюдать за каждым вашим шагом. И тогда, если убийца действительно существует в плоти и крови (привидения не стреляют из пистолета), он споткнется.

– За что вы меня не любите? – грустно спросил Вайнцман.

Я хмыкнул.

– Если честно, то вы мне глубоко безразличны.

– Вот как? – он казался слегка уязвленным.

– Меня интересует мой брат. Ему грозит опасность, пока я не могу определить, какая. Но я чувствую: вся эта история замыкается на нем. Я готов поверить в черта, в путешествия в прошлое, в летающие тарелочки, но это не меняет сути: за Глебом охотятся. И я сделаю все, чтобы защитить его, слышите? Пусть это знают все, и убийца в том числе. Брата я не отдам.

Вайнцман вдруг очень по-стариковски всхлипнул и отвел глаза. До этого момента я как-то не задавался вопросом, сколько же ему лет. Он казался вечным и незыблемым, как скелет мамонта во владениях Закрайского. Однажды Глеб (уж не помню, по какому поводу) сказал: «Яков Арнольдович, вы – лицо нашей киностудии. Живая легенда. Операторы, режиссеры, артисты – все преходяще, а вы…» – «А что, декораторы нынче в дефиците?» – возразил кто-то ревнивый. «Вайнцман – это не просто декоратор, – ответил мой брат. – Вайнцман – это Вайнцман». И с ним все согласились. Студию Глеба действительно невозможно было представить без этого старичка еврея, деловитого, несколько суетливого и всегда чем-то недовольного («Довольство всем, юноша, есть признак ограниченности ума, запомните!»).

Недовольного… «Мост через ров должен быть на четырех опорах, а не на шести». – «Гм… А вы, простите, историк?» – «Следователь». Недовольный Глеб: «Я не желаю больше врать». Недовольный Закрайский: «Вы побывали в монастыре, у отца Дмитрия?» Недовольный я сам: «А почему до него никто не пытался сделать перевод документа?» – «Рукопись была обнаружена сравнительно недавно, в начале тридцатых. Комсомольцы-активисты взрывали храм…»

– Вы говорили с Закрайским о древней рукописи? – спросил я по наитию. И кажется, попал в точку.

Той зимой в провалах черного неба нередко вспыхивали таинственные зеленоватые огни. Они виделись когда многоцветными столбами, будто стягивающими небо и землю в единое, когда – холодными мерцающими глазами исполинской кошки с темной пушистой шерстью. Иногда огоньки словно разговаривали между собой тихими переливчатыми голосами, похожими на звон множества серебряных колокольчиков. В такие пронзительные ночи колдуны в ужорских деревнях надевали свои жутковатые расписные наряды и устраивали пляски у костров, запрокидывая вверх головы и призывая на все лады своего бога со странным именем Кугу-Юмо. Княгиня Елань как истинная христианка всякий раз сердилась, но про себя: не то время, чтобы ссориться с соседями из-за богов.