Боб выпустил короткую очередь из пяти патронов почти в упор, и человек рухнул. Боб вскочил на ноги, одновременно поворачиваясь всем телом, и в ту же самую секунду увидел почти всех остальных: они разворачивались в его сторону. Он повел стволом автомата, выпустив длинную смертоносную очередь. Было видно, как пули срезают верхушки стеблей, впиваются в тела его противников и валят их наземь. Из дырки в казенной части отштампованной из металлолома жестянки судорожно вылетали стреляные гильзы, и вскоре магазин опустел. В наступившей тишине он услышал щелчки срываемых чек гранат и отчаянным рывком бросился назад, перекатываясь по траве, ощущая, как она хлещет и цепляет его, и от души порадовался, что бросил рюкзак. Первая граната взорвалась примерно в десяти метрах от него, и он почувствовал боль: несколько осколков зацепили его руку и открытый бок. Но он продолжал катиться, и вторая граната взорвалась еще дальше от него, чем первая.

Он остановился, прислушался, услышал неподалеку топот ног, отцепил от пояса гранату, вырвал чеку и швырнул ее почти наугад, туда, где, по его расчетам, должны были находиться враги. Как только она взорвалась – неужели он на самом деле услышал крик? – он всадил в автомат новый магазин и, хотя не видел на сей раз ни одной цели, поддался безумному азарту пальбы. Он глупо, попусту расстрелял весь магазин одной длинной очередью; автомат дергался в его руках, пули веером улетали в траву, чуть ли не начисто скашивая верхушки, и, попадая в землю, выбивали из нее грязные фонтанчики.

Отстрелявшись, он покатился дальше, спускаясь с холма. Он позволил себе лишь одну остановку на считанные секунды, чтобы вставить новый магазин, но, не успев даже приподняться, чтобы высмотреть цель, услышал мягкий звук падения чего-то тяжелого поблизости, распластался, стараясь вжаться в землю, и в следующее мгновение рядом с ним взорвалась граната, взметнув в небо столб жидкой грязи. У Боба сразу же заложило барабанные перепонки, он временно оглох, в глазах у него затуманилось. К тому же он с трудом мог шевелить левой рукой: она сильно кровоточила и почти совсем онемела.

«Вот дерьмо!»

По нему открыли стрельбу с трех сторон: короткие профессиональные очереди из АК-47. Враги прочесывали пулями пространство, посылая очереди узким веером. Еще несколько человек наверняка должны были делать то же самое у него за спиной.

«Вот и все, – подумал он. – Конец. Все. Вот проклятье, а я так старался. Только бы не сдаться сейчас, в последний момент. О, умоляю, позволь мне сохранить смелость».

Но он больше не чувствовал в себе смелости. Его гнев иссяк. На него нахлынула глубокая тоска. Как же много ему не удалось сделать, как много он не повидал. Он почувствовал, как на него вновь навалилась тяжелая боль, которую он испытывал после смерти отца, и осознал, что теперь, когда его не станет, больше некому будет скорбеть и тосковать по Эрлу Суэггеру.

«Да помилует меня Бог, папа, я так старался, изо всех сил. Просто у меня не получилось».

Пуля ткнулась в землю прямо возле его лица, больно ударив в шею комочками грязи. Вторая просвистела совсем рядом. Теперь уже стреляли они все – все оставшиеся.

«Никакой я не герой, – подумал он. – О, прошу тебя, Боже, ну пожалуйста, не дай мне умереть здесь. О, я не хочу умирать, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Но никто ему не ответил, и никто его не слушал, и надеяться было не на что, и все было кончено. Пули свистели мимо или ударялись в землю совсем рядом, злобно выбивая из почвы фонтанчики мокрой грязи и густой глинистой жижи. Он хотел отползти, сжаться, превратиться в ничто, но все это было ему недоступно. Его глаза были плотно зажмурены. Они добрались до него. Следующая пуля будет...

Три подряд быстрых гулких выстрела, особенно мощных и тяжелых на фоне стрекота автоматов. Потом еще два.

Тишина.

– Суэггер? Боб Ли? Ты живой?

Боб поднял голову: примерно в сорока метрах от него из густой травы показался молодой морской пехотинец. Шляпа Донни слетела на спину, и его волосы сверкали золотом даже в сером свете туманного дождливого дня. Он стоял там – ангел с немыслимым черно-зеленым лицом – и держал в руках инструмент спасения своего сержанта, американскую винтовку М-14 под натовский 7,62-миллиметровый патрон.

– Ложись! – приказал Боб.

– Мне кажется, я разобрался со всеми.

– Ложись!

Не успел он договорить, как в Донни выстрелили сразу из двух автоматов, но обе очереди прошли мимо, выбив крупные комья грязи из почвы. Боб, резко повернувшись, успел заметить две фигуры, поспешно удиравшие в траве, и принялся палить по ним длинными очередями, пока движение не прекратилось. Он приподнялся, выжидая. Ничего. Ни звука, только в ушах, как удары молота, отдавалась работа его собственного сердца. В воздухе отвратительно смердело порохом.

Выждав несколько секунд, он подошел к ним. Один был мертв. Он лежал ничком, раскинув руки в стороны; вытекшая на землю кровь уже начала чернеть, сворачиваясь, обещая роскошное пиршество для муравьев. Второй, упавший несколькими метрами дальше, лежал на спине и все еще дышал. Его автомат АК-30 валялся всего лишь в полуметре от него: вьетнамец выронил оружие, когда в него попали пули, и пытался отползти подальше. Но теперь, лишившись последних сил, он глядел на Боба умоляющими глазами. Его лицо и рот были в сгустках крови, и, когда он с усилием втягивал воздух, Боб слышал, как кровь клокочет в глубине его легких.

Рука раненого чуть сдвинулась с места. Может быть, У него была граната, нож или пистолет, а может быть, он просил пощады или, наоборот, умолял избавить его от страданий. Боб понятия не имел, что означало это движение, да, впрочем, это было и неважно. Короткая, в три выстрела, очередь в середину груди. Все.

Донни подошел и встал у него за спиной.

– Мы разделались со всеми. Я даже не надеялся, что успею вовремя. Христос, я пристрелил троих парней за секунду.

– Великолепная стрельба, морпех. Клянусь Иисусом, ты сохранил и грудинку, и окорок вот этого старика, – сказал Боб и вытянулся на земле.

– Ты цел?

– В полном порядке. Только вот чуть-чуть зацепило.

Он поднял окровавленную левую руку; его бок тоже ныл от сотни, никак не меньше, мелких царапин. Как ни странно, но больше всего пострадала шея – попавшая в землю пуля вьетнамца прямо-таки вбила горсть мерзкой грязи в поры кожи и густую жесткую щетину, выросшую на нижней челюсти, и теперь все это чесалось, будто он лежал мордой в крапиве.

– О Христос, я уже думал, что меня вот-вот поджарят. Больше ни на что не надеялся. Сдерут шкуру, нашпигуют и поджарят. Дружище, я уже был самым настоящим трупом.

– Давай-ка уматывать отсюда.

– Погоди минутку. Я оставил винтовку наверху. Только переведу дух.

Широко раскрыв рот, Боб сделал несколько огромных глотков самого сладкого воздуха, который ему когда-либо доводилось вдыхать, и шаткой рысцой побежал вверх по склону. М-40 валялась на том самом месте, где он ее оставил, дуло воткнулось в травянистую кочку, а полуоткрытый затвор оказался забит землей.