Донни быстро покопался в подсумке.

– Похоже, штук десять.

– Ну что ж, когда кончатся, тогда и кончатся. Тогда и завяжем. Отступление, укрытие, птичка. Точно?

– Точно, – ответил Донни.

– Ты в порядке? У тебя вид какой-то не такой.

– Меня словно избили. Я устал. Я боюсь.

– Черт возьми, ты не можешь бояться. Я буду бояться за нас обоих. Меня давит весь страх, какой только есть в этом поганом мире.

– Я не...

– Еще одна, последняя заварушка, и мы уматываем отсюда, а потом я уж позабочусь о том, чтобы ты попал домой целый и не в мешке, даю слово. Ты свое дело сделал. Никто не сможет сказать: он в чем-то сплоховал. Ты уже десять раз выполнил свой долг. Клянусь, после того как это закончится, ты отправишься домой.

Его голос как-то странно дрожал; такого Боб никогда еще не замечал за собой. Откуда это взялось, он не знал. Но так или иначе, Бобу открылось нечто вроде озарения: будущая жизнь всего мира теперь почему-то зависит от того, попадет ли Донни домой целым и невредимым, и если он, Боб, допустит, чтобы парня убили здесь, ради всего этого никчемного дерьма, то ему придется держать ответ перед всей вечностью. Очень странно. Ни разу еще, ни на одном из многочисленных полей битвы, на которых ему пришлось побывать, он не чувствовал ничего подобного.

– Я в полном порядке, – сказал Донни.

– До скорой встречи, «Сьерра-браво-четыре».

Донни провожал взглядом удалявшегося сержанта. Этот человек походил на Марса, или Ахиллеса, или еще кого-то из той же компании и был настолько захвачен экстазом битвы, что, в общем-то, не хотел, чтобы она заканчивалась, не хотел возвращаться назад. У Донни снова возникло странное чувство, что он был предназначен для того, чтобы оказаться свидетелем всего этого и сообщить о случившемся.

Кому сообщить?

Кому есть до этого дело? Кто станет его слушать? Представление о солдатах как о героях полностью исчерпало себя. Теперь они превратились в убийц младенцев или же, в лучшем случае, в дураков, тупиц, безмозглых сосунков, которые не могут придумать, как разбить машину, в которой сами же и крутятся.

Так может быть, это была его обязанность – запомнить, что Боб Ли Суэггер существовал в этом мире, и, когда времена так или иначе переменятся, рассказать эту историю. О том, как один сумасшедший сукин сын из Арканзаса, ловкий как змея, тощий как палка, стойкий как горы, попер в одиночку против целого батальона и поимел его во все дыры, и сделал это, в общем-то, за просто так, если не считать того, что никто на свете не сможет сказать про него:

он не пришел нам на помощь.

Что сделало этого человека таким? Его тяжелое и жестокое детство? Корпус, ставший его домом, его любовь к драке, его представление о стране? Все это ничего не объясняло; он не поддавался объяснению. Откуда происходила его бессмысленная храбрость? Что заставило его так дешево ценить свою жизнь?

Донни быстро оказался на вершине холма. Это была весьма сомнительная с военной точки зрения высота, куда меньше, чем тот холм, на котором они обосновались в прошлый раз; просто бугор, за которым разворачивалась другая долина, гораздо более просторная, чем предыдущая. Здесь им и предстояло сражаться.

Он отцепил застежки минных сумок и вытащил три «клейморки», штатные мины направленного действия типа М-18А1.

Господи, какое же омерзение вызывали у него эти маленькие штучки. Примерно двадцать на двадцать сантиметров в длину и ширину и десять сантиметров в толщину, немного выпуклые, они казались безобидными пластмассовыми коробочками, только наполнены они были взрывчаткой С-4, а в пластмассу было вплавлено около семисот кусков картечи. Ты открываешь отделение сумки, извлекаешь оттуда сотню метров провода, разматываешь его до своего укрытия, а там присоединяешь к электрической подрывной машинке М-57, которая находится в особом подсумке и напоминает зеленый пластмассовый эспандер для тренировки пальцев. Когда ты стискиваешь эспандер в кулаке, электрический разряд идет по проводу к детонатору, семьсот граммов С-4 взрываются и из коробочки со скоростью три тысячи километров в час вылетает семьсот стальных шариков. Все, что оказывается в пределах пятидесяти метров, – человек, животное, овощ или минерал – в то же мгновение неизбежно превращается в спагетти. Идеальная вещь для людей, отбивающих атаки, устраивающих ночные засады, держащих круговую оборону, а также для нудных штабных совещаний, хотя в морской пехоте на корпуса мин заботливо наклеивали таблички с надписью «Сторона, обращенная к противнику», чтобы безмозглые новобранцы с перепугу не напутали и не пробили дыру в своей собственной обороне.

Донни развернул ножки у каждой мины, удостоверился в том, что к противнику обращена именно нужная сторона, и расставил три штуки на расстоянии двадцати метров. Теперь ему предстояло выполнить определенную техническую процедуру, в которую входило срывание защитных крышек, приведение детонаторов в боевое положение, вворачивание их в соответствующие отверстия, подсоединение проводов и тому подобное. Покончив со всем этим, он размотал провод назад и саперной лопаткой наскоро выкопал неглубокий окоп, хотя хорошо знал, что если дело дойдет до использования мин, то немало осколков полетит и в неположенную сторону, так что, переживет он устроенный собственными руками взрыв или нет, было до определенной степени спорным вопросом.

Донни опростал флягу – в ней оставалось всего полтора глотка воды – и отбросил ее в сторону. Хорошо бы сейчас закусить сухим пайком, подумал он, но еда осталась далеко отсюда, вместе со всем остальным снаряжением.

Впрочем, теперь он, вместо ставшей привычной за последнее время гнетущей тяжести, ощущал чуть ли не головокружительную легкость. У него не было ни пищи, ни воды, ни подзорной трубы, ни клейморовских мин. Единственным его грузом, помимо магазинов для М-14, оставалась проклятая рация PRC-77, висевшая за спиной на паре туго натянутых жестких лямок. Донни даже осмелился снять ее с плеч и опустить на землю и теперь чувствовал себя по-настоящему легко. Он двигался с изяществом танцора. Свобода от боли во всем теле, которую он испытывал, вступая в сражение с двадцатью семью килограммами груза, от которых потом осталось всего девять килограммов, а теперь и вовсе ничего, оказалась поразительной. Он уже приучился не обращать внимания на боль в спине; теперь она исчезла. «Вот здорово, – подумал он, – похоже, что я умру, в первый раз за все время, проведенное в 'Наме, не испытывая боли в пояснице».

А в следующий момент прогремел выстрел, и Донни поспешно схватил ракетницу, засунул ракету в патронник, закрыл затвор, поднял руку вверх и выстрелил. Ракетница издала хлопок наподобие игрушечного миномета, ракета вылетела из толстого ствола и, шипя, исчезла в темном небе. Прошла секунда, и ночь озарилась ярким светом; парашют раскрылся, и ракета медленно поплыла над долиной, рассыпая гроздья искр. Искры были белыми, как снег.

Боб уже стрелял.

Занавес поднялся, и последний акт начался.