42 Стивенсон тоже писал о невероятной притягательной силе тихоокеанских островов в книге «В южных морях»:

43 Две трети острова Кракатау, который изначально имел в длину шесть миль и был покрыт тропическими лесами, исчезли во время исполинского извержения вулкана в 1883 году. Однако остатки южного вулкана устояли вместе с двумя соседними вулканами – Сертунгом и Панджангом. Все они оказались покрытыми тридцатифутовым слоем горячего пепла, и таким образом на Кракатау не «осталось ни одного растения, ни одной былинки, ни одной мухи», написал Йен Торнтон. Три года спустя на острове появилась первая растительность – папоротники, за ними последовали покрытосеменные казуарины, потом из Австралии прилетели птицы, а за ними появились и вараны.

44 Биологически, так же как и с точки зрения геологии, континентальные острова (такие как Новая Зеландия, Мадагаскар или Новая Гвинея) коренным образом отличаются от вулканических островов, ибо являются осколками континентов и имеют такую же фауну, как и материнский континент (по крайней мере имели изначально). Оторвавшись от континента, эти участки суши становились такими же островами, как и все остальные, и их изоляция (наряду с изменившимися природными условиями) способствовала появлению необычных видов животных, таких, например, как уникальные приматы Мадагаскара или нелетающие птицы Новой Зеландии.

На островах по причине их изоляции также возникают или надолго сохраняются эндемические для них болезни (подобно эндемической для островов флоре и фауне). Этот факт был осознан больше ста лет назад великим немецким эпидемиологом Гиршем. Изучение таких заболеваний, считал Гирш, должно составить костяк «географической и исторической патологии», и такая наука, писал он, «в своей идеальной, завершенной форме увенчает медицинскую историю человечества».

45 Дж. Б.С. Холдейн однажды предложил способ количественного определения скорости изменения любой переменной – длины птичьего клюва или числа завитков раковины аммонита, – назвав изменение на один процент за один миллион лет одним «дарвином». Холдейн считал, что скорость эволюции в таком случае пришлось бы измерять в миллидарвинах. Однако теперь мы знаем, что эволюция может происходить и с куда большей быстротой.

Это особенно верно на сравнительно недавно колонизованных океанических островах, которые, становясь пригодными для заселения флорой и фауной, часто предлагают новые экологические ниши, свободные от хищников и конкурентов. Процесс в еще большей степени ускоряется усилением «давления» на отбор – либо положительного, либо отрицательного. Так, несмотря на то что бананы появились на Гавайских островах всего тысячу лет назад, на них сразу же поселилась банановая моль пяти новых видов. С другой стороны, недавняя катастрофическая засуха на Галапагосских островах привела к ускорению темпов эволюции, как об этом сообщили Питер и Розмари Грант, наблюдавшие изменения вида зяблика Дарвина на острове Большая Дафна. После засухи на острове чрезвычайно быстро расплодились зяблики с измененной длиной клюва и размеров тела. Джонатан Уэйнер оценил скорость этой эволюции в двадцать пять миллидарвинов.

Геологические смещения пластов земной коры тоже создают новые экологические условия – озера, разломы, горы, – пригодные для заселения и освоения и, подобно островам, предрасполагающие к специализации видов. Так, озеро Виктория, возникшее всего двенадцать тысяч лет назад, уже заселено тремястами видами цихлид. В то время как зяблики Дарвина эволюционировали в двадцать различных видов в течение более четырех миллионов лет, цихлиды озера Виктория развивались в пять тысяч раз быстрее.

Особенно благоприятные или, наоборот, неблагоприятные условия обитания можно создать искусственно. Резник и другие сообщают о популяции гуппи, перенесенных из участка реки ниже водопада, изобиловавшего хищниками, в свободную от хищников заводь, расположенную выше по течению реки. За четыре года популяция гуппи претерпела разительную трансформацию, проявив темп эволюции, в миллионы раз превышавший нормальный.

Дарвин представлял эволюцию как медленный, но неуклонный процесс непрерывных изменений. Геологические данные, и это невозможно отрицать, были полны пробелов и скачков (часто было невозможно найти промежуточные формы), но Дарвин полагал, что это лишь незначительное число артефактов, утраченных вследствие исчезновения окаменелостей и ошибок при их сборе. В идеале, думал Дарвин, можно найти все последовательные, мельчайшие изменения, произведенные непрерывным процессом эволюции.

Однако теперь многие биологи-эволюционисты – и прежде всего Найлс Элдридж и Стивен Джей Гулд – совершенно иначе трактуют эволюционную историю и рассматривают прерывистости и пробелы не как артефакты, а как свидетельства прерывистости, присущей процессу эволюции. Так, они постулируют периоды равновесия или стабильности, способные продолжаться миллионы лет, в течение которых виды могут оставаться практически неизменными; эти периоды сменяются периодами относительно быстрых (и порой значительных) эволюционных изменений с появлением новых видов в течение нескольких тысяч лет (что является мгновением на геологической шкале времени).

46 На острове Уаитапе Джек Лондон видел людей племени бора-бора, танцевавших «со странными фосфоресцирующими цветами в волосах. Эти растения мерцали и переливались в лунном свете».

47 Поль Теро называл сакау (известное на многих островах под названием «кава») «самым безвредным наркотиком в мире». О безвредности этого напитка говорил и Кук, когда столкнулся с ним в ходе своего первого посещения Таити (родственная разновидность перца в Новой Зеландии называется теперь капитанкукией в его честь). Несмотря на то что сакау было описано натуралистами во время первого путешествия Кука, честь его «открытия» приписывают отцу и сыну Форстерам, сопровождавшим Кука во время второго путешествия, и растение это до сих пор носит данное ими название: Piper methysticum Forsteri.

Красноречивое описание действия сакау было дано Луи Левином в его «Фантастике». Эту книгу я читал за много лет до посещения Понпеи, будучи еще студентом, и с тех пор очень хотел попробовать сакау. Все обходится без последствий, подчеркивал Левин, при соблюдении умеренности:

«Если смесь не слишком крепка, то человек испытывает ощущение счастливой беззаботности, полного благополучия и довольства, свободного от всякого физического или психологического возбуждения… Пьющий ее никогда не становится сердитым, неприятным, задиристым или шумным, как это бывает при употреблении спиртного. Пьющий полностью сохраняет самообладание и разум. Однако при чрезмерном употреблении напитка в конечностях появляется ощущение тяжести, мышцы перестают подчиняться приказам разума, походка становится медленной и неуверенной, а человек выглядит слегка пьяным и испытывает непреодолимое желание лечь. Глаза отчетливо видят окружающие предметы, но видящему их тяжело и неохота точно их распознавать. Звуки достигают слуха, но слышащий не дает себе труда вникать в их содержание и значение. Постепенно предметы становятся все более смутными и расплывчатыми… до тех пор, пока пьющий не засыпает».