— Родная, — произносит отец. И замолкает. Я перевожу на него взгляд. Кажется, в глазах у него стоят слезы. Блин, ненавижу, когда они при мне плачут. — Знаешь, я ведь не сразу собирался стать врачом.

— Правда? — Я прикусываю губу. — Я думала, ты решил стать доктором, когда тетя Камила чуть не забеременела. Она мне так рассказывала.

— Что? — Он хмурит брови. — Нет. Я… В общем, я собирался быть подрядчиком. Твой дедушка хотел, чтобы я работал с ним. И я с самого детства знал, что должен пойти по стопам отца. Но, когда я начал работать, я кое-что заметил. Дела не всегда шли хорошо. Мы много занимали, только чтобы остаться на плаву.

— Ну да. Правильно, — говорю я. — Ничто не может все время идти хорошо.

— Вот именно! — Он берет меня за руку. — В тот момент я и понял, что могу провалиться в том, чем мне даже не нравится заниматься. Куда лучше потерпеть неудачу в любимом деле, чем в ненавистном.

Это до того логично, что у меня наворачиваются слезы. Я смотрю на свои колени. Неужели все так просто? Кажется, большинство взрослых ходят на ненавистную работу и от этого несчастны. Проводят всю свою жизнь в мечтах о чем-то другом. Но почему не может быть иначе? Вот доктор Хан, например, не выглядит несчастной. И мистер Палумбо, и тетя Джеки.

— Симона, — говорит папа. — Я не знаю никого сильнее тебя. А это что-то да значит, ведь я служил в армии.

Я прыскаю со смеху.

— И… — добавляет отец. Он мешкает, поглядывая на папу. — Твоя мама тоже гордилась бы тобой. Очень жаль, что мы так мало о ней знаем.

— Но мы знаем, что она тебя любила, — говорит папа. — Это было сразу понятно. Мы пытались поддерживать контакт, насколько могли.

— Я помню, как вы о ней рассказывали. — Я перебираю смутные воспоминания. — Ей понравилось имя Симона, да? Когда вы ей сказали, она сразу подумала о…

— …о Нине Симон, — вдвоем заканчивают за меня они. Жутковато даже. Они снова переглядываются, отец сглатывает.

— Мы очень тобой гордимся. — Он сжимает мою руку. — Ты же знаешь, да? Мы тебе это не так часто говорим, но ты должна знать.

Я не отрываясь смотрю на них — на двух не похожих на меня людей, которые любят меня, которые меня вырастили и научили чувствовать.

— Знаю, — говорю я со слабой улыбкой. — Я вас люблю.

Я жду, пока они выйдут, потом начинаю читать письмо.

«Здравствуй, Симона.

Не знаю, что тут можно сказать, чтобы все исправить, но мне говорят, что я должен написать тебе письмо. Поэтому… Слушай, прости меня. Я не хотел причинить тебе боль. А если честно, вообще-то я хотел, чтобы тебе было немного больно. Мой отец умер в прошлом году, но я ходил с ним на все его приемы к врачам. И тебя постоянно видел в больнице. Когда в первый день репетиций Палумбо тебя представил, я вспомнил, что уже откуда-то тебя знаю. Я все время гулял по больнице, пока ждал отца, и много раз тебя видел. Не знаю, почему меня так злило, что ты смеешься и шутишь с другими. Но я очень злился.

Не знаю. Когда отец сказал мне, что у него ВИЧ, я не думал, что он умрет, но он так и не стал принимать таблетки. Все случилось очень быстро. С тех пор как он умер, наступила черная полоса. Мама на двух работах, и дом без отца опустел. Все изменилось, как бы я ни старался делать вид, что это не так.

Наверное, я просто думал, что ты притворяешься. Я видел тебя в коридоре с друзьями, или кто они тебе, и думал, как это несправедливо, что ты ведешь себя так по-обычному, так нормально. Ну, типа ВИЧ-инфицированные же больны. И должны вести себя как полагается больным. И все они несчастны — по крайней мере, мой папа был очень несчастным, потому я и думал, что ты тоже должна грустить.

Это было просто несправедливо. Не знаю, как еще описать.

С Майлзом я знаком уже давно. Он живет в соседнем доме, но узнать его получше я смог только в этом году. Ну и еще совсем не легче от того, что, как ты знаешь, мне нравятся парни, а ему — нет. Говорят, я должен написать, что ты не виновата. Я согласен. Наверное, ты тут ни при чем. Не знаю даже, зачем я тебе все это рассказываю; наверное, потому что должен объяснить.

Как я уже написал, я правда не знаю, что сказать. Для тебя все так хреново обернулось, и ничего уже не исправить… Прости. Не могу сказать, что не знал, как все получится, ведь на самом-то деле я даже об этом не думал. Я просто… не мог поверить. Вот ты ВИЧ-положительная, и все у тебя так хорошо… в отличие от моего отца. Это просто несправедливо.

Ладно, неважно. Меня выгоняют из школы, а ты, скорее всего, переведешься. Прямо трагический финал “Гамлета” — помнишь, мы с тобой на литературе обсуждали.

Прости еще раз,

Джесс».

Наступает пятница, и я не готова. Я три месяца представляла, что буду чувствовать на премьере. Знаю, что это не Бродвей, но мне в первый раз доверили срежиссировать целый мюзикл. По крайней мере, так я себе говорю по пути в школу.

Я делаю глубокий вдох и закидываю рюкзак на плечо. Участники постановки должны заходить в актовый зал через боковую дверь школы. Я подхожу ближе и замедляю шаг. У главного входа собралась огромная толпа. Я еще далеко, и мне не видно всех лиц, но там явно не только родители, слишком много народа.

— Просто не верится, что они все же показывают этот мюзикл, — заявляет какая-то женщина. Она практически кричит — так громко, что ее голос разносится над гулом толпы. — «Богема» с самого начала была совершенно неподходящим выбором, но теперь еще и ВИЧ-инфицированный режиссер. Они нам хотят что-то сказать?

Живот сводит. Нет. Я не могу. Этого не должно происходить. Не в наше время, не в этой школе.

Я залетаю в боковую дверь и, не поднимая головы, пробираюсь в конец коридора. Лучше всего спрятаться в кладовке с реквизитом. Все, что нам нужно, уже на сцене, так что там меня никто не потревожит. Я стрелой мчусь к кладовке, приоткрываю дверь и проскальзываю внутрь.

Мимо торопливо кто-то шаркает, и я затаиваюсь еще глубже внутри. Дверь не запирается, но здесь достаточно места, чтобы укрыться от любопытных глаз.

— Там некоторые возмущаются по поводу Симоны, — звучит голос совсем близко. Кажется, это Кэти, новая ведущая машинистка сцены. — Не знаю, стоит ли кому-нибудь из нас встать к дверям и проверять билеты. Они там совсем с ума посходили.

— Хотя бы не дерутся? — Это Палумбо. Его низкий, мягкий голос всегда напоминает мне мистера Фини из сериала «Парень познает мир», но сейчас в нем слышны нотки беспокойства. Представить не могу, как он со всем этим справляется, особенно с тех пор, как перестал разговаривать с мисс Клейн.

— По-моему, нет, — отвечает Кэти. — Это было бы уж слишком.

— Я еще никогда ничего подобного не видел, — признается Палумбо. Потом спохватывается. — Слушай, иди найди мисс Клейн и скажи ей, чтобы она попросила учителей-волонтеров встать у дверей и раздавать брошюры. А я постараюсь успокоить толпу.