А еще ниже стояла подпись – весьма неразборчивая закорючка, похожая на каракули сумасшедшего, но я узнал ее мгновенно.

Моя.

Ч-черт!

Я посмотрел на Пэм, которая наблюдала всю сцену от начала до конца, не говоря ни слова, но с выражением явного удовольствия на лице. Она ласково улыбнулась мне, и в этой улыбке читалось сочувствие – отчасти. По некоторым разговорам, которые мы вели прежде, я имел основания подозревать, что она играет за команду противника. Сама-то она была уверена, что чем больше зверей, тем лучше, и это ее убеждение я постоянно испытывал на своей шкуре.

Я изучал поданный Абигейл листок с тем же вниманием, с каким человек, подозреваемый в распространении наркотиков, изучает у дверей своей квартиры предъявленный ему ордер на обыск. Несомненно, мне должно было хватить ума вставить туда какой-нибудь пункт, позволяющий избежать выполнения обещания, – так, пустячок, благодаря которому дело можно отложить в долгий ящик. Мне смутно вспоминалось, что на восьмой день рождения Абигейл я в отчаянии обратился к Пэм и спросил, что можно подарить ребенку, у которого есть буквально все: куклы, каких только можно себе вообразить, всевозможные игрушки, наборы для рисования и рукоделия, которых должно хватить по меньшей мере на целый год непрекращающихся дождей.

– Ну, вообще-то ей очень хочется котенка, – сказала мне тогда Пэм.

«Котенка? – подумал я. – Ладно». Тогда я еще жил отдельно и рассудил, что, пока мы станем жить все вместе, много воды утечет. А в тот момент времени у меня не было – был уже день рождения Абигейл, и дело шло к вечеру. Никакие светлые идеи в голову тоже не приходили. Зато имелся страх перед этим маленьким ребенком, такой страх, которого прежде я ни перед кем не испытывал: ни перед редакторами, ни перед могущественными политиками, ни перед мафиози, о которых я иногда писал, – впрочем, порой политик и мафиозо соединялись в одном лице. Просто я представлял, какое у нее будет личико, когда она распакует подарок, а там окажется хула-хуп, набор для бадминтона или какая-нибудь настольная игра, и она решит, что глупее меня никого в целом свете не сыщешь. Мне изо всех сил хотелось угодить ей, услышать от нее «спасибо», сказанное от души. Хотелось, чтобы она призналась маме, что Брайан, каким бы он ни был, все же умеет сделать настоящий подарок.

И каким образом я мог предвидеть будущее в тот день, когда выдал ей это «удостоверение»? Как мог представить себе всех нас вместе: меня, Пэм, ее дочек, орущего петуха, который с гордым видом пачкает веранды и крыльцо, пса по кличке Уолтер, который не отходит от меня ни на шаг и не отрывает взгляда, говорящего: «Мы ведь с тобой никогда не расстанемся»? И мог ли я быть уверен, что котенок, обещанный «предъявителю», не станет той гирькой, которая перевесит чашу весов моего разума в сторону безумия?

И все же я не мог сказать Абигейл «нет»: это превратило бы меня в такого взрослого, каким я ни за что не хочу быть, – взрослого, не заслуживающего доверия. И моя работа, и весь мой имидж во многом были основаны на умении держать слово. Я обязан говорить людям правду. Исходя из этого, я даже своим собакам никогда не говорил того, в чем не был полностью уверен. Например, я не мог сказать им: «Я вернусь через пять минут», – если подозревал, что могу отсутствовать все два часа. Я привык не бросать слов на ветер. Если хочешь иметь доверие окружающих, то должен заслужить его.

С другой стороны, сказать «да» значило прибавить ко всему нашему галдящему зоопарку еще и кошку и тем окончательно отравить себе жизнь. Решение давалось мне нелегко.

Я еще раз посмотрел на Пэм. Она пожала плечами. Раньше я не видел ее такой молчаливой. Тогда я прибег к последнему средству, которое часто выручает взрослых. Я сказал Абигейл:

– На днях мы обсудим это подробнее.

И обсудили бы. Мы непременно обсудили бы это дело, если бы еще до всяких обсуждений в дом не прибыли два котенка – второй, разумеется, для маленькой Каролины. На работе я мог (и всегда могу) решительно выступить против коррумпированных политиков. В печати я могу высказывать непопулярные мнения и нередко делаю это. Но дома я пасовал перед девятилетней девочкой, которая просила превратить наш дом в процветающий зоопарк.

Понятно, что не прошло и недели, как я по уши влюбился в этих двух котят, особенно в того, который не переставал мурлыкать (его нарекли Чарли). Но это никак не меняло того факта, что здесь мое имя уже не только не ассоциировалось с понятием «глава семьи», но могло служить ему антонимом.

* * *

Прошло еще несколько недель, лето начало сменяться осенью, и однажды в среду, когда в городе не произошло ничего интересного, я удрал с работы в четверть шестого, преисполненный решимости поспеть домой и поужинать вместе с Пэм и девочками. Получалось так, что я почти никогда не успевал домой к ужину, хотя думаю, моей вины в этом не было. Детям положено ужинать в половине шестого или в шесть, не позже. А обозревателю газеты приходится работать в лучшем случае до пяти, а то и до шести. Добираться же до пригорода в час пик приходится не меньше часа. Из этой формулы видно, что успеть я никак не мог.

Само собой, в тот день я застрял в бесконечных пробках на шоссе, которые у самого уравновешенного водителя могут породить большие сомнения относительно смысла жизни. В общем, сидел в машине, кипя от злости. Если бы я так застрял год назад, то неизбежно решил бы, что где-то впереди произошла жуткая катастрофа, что множество тяжелораненых приходится эвакуировать вертолетами «скорой помощи» – не исключено, что в кювет опрокинулся целый автобус с сиротками из детского приюта. Но теперь я жил в пригороде и быстро привык к тому, что это всего лишь обычный час пик, который наблюдается на дороге каждый вечер.

Итак, я стоял в пробке и ругался про себя. Вообще-то я не люблю хныкать и жаловаться, но эти ежедневные простои начали меня доставать. Складывалось впечатление, что большую часть дня я провожу, настраивая приемник то на одну, то на другую станцию, да болтая по мобильному телефону. Заметьте, что с общественным транспортом у нас небогато, а я как обозреватель никогда не могу сказать заранее, где именно закончу тот или иной свой рабочий день, так что машина мне необходима постоянно. Прежний Брайан – тот, который жил в городе, – обожал долгие поездки, поскольку за рулем мог обдумать свои впечатления и привести их в порядок. Но ведь у прежнего Брайана не было списка ежедневных домашних поручений (в добрую милю длиной): пробежаться с собаками, вымыть пол на веранде, полить цветы, помочь Пэм управиться с детишками, накормить неблагодарного цыпленка. Прежнего Брайана не преследовало чувство вины – по поводу того, что он слишком мало времени проводит с детьми, что жизнь его собаки сделалась скучной в тесных пределах двора, что он не столько работает, сколько тратит время на всякие разговоры, что для дома он делает куда меньше необходимого, что он слабовато помогает Пэм.

Делал я гораздо больше, чем прежде, но почти все это выходило у меня плохо. Те, у кого имеются домá и дети, дворы и работа в городе, представляют собой единую закаленную группу, и у всех жизнь расписана по наносекундам. Никаких зазоров не остается.