– Мне вчера было видение, – сказал он. – Господь явил мне видение. Мне стало ясно как день, во что превратилась бы моя жизнь без тебя.

Бернис не знала куда себя деть. Металась из угла в угол, словно тигрица в клетке, и выла. До этого дня она рисовала в мечтах свое будущее с Сэмюэлем, а теперь, когда мечты пошли прахом, сделалась равнодушна ко всему на свете.

Умирать на самом деле не хочется, но и жить тоже, вдобавок она загнала себя в угол – обмолвилась про яд. Самоубийство, или попытка, или, на худой конец, инсценировка самоубийства – единственный способ спастись от позора и проучить Сэмюэля. Он, понятное дело, станет казнить себя, а как только разнесется слух, его станут винить и люди. Его доброе имя будет запятнано, если не растоптано.

Что до ее доброго имени, то не все ли равно? Не секрет, что думают о ней люди с тех пор, как погиб Йем Фергюсон. Сейчас ее зауважали лишь за религиозный пыл, но к чему продолжать этот спектакль? Она всего лишь играла в надежде заполучить Сэмюэля, но будь она проклята, если станет и дальше строить из себя святошу. Если бы Сэмюэль и вправду пекся о ее бессмертной душе, то помог бы ей не сбиться со стези добродетели.

И потом, она не останется в округе Колумбия. И даже в Арканзасе. Чего ради? Есть на свете места и получше, и она вот-вот пустится на их поиски.

Но всему свое время.

Сэмюэль наверняка терзается, гадает, что кроется за ее словами и не сотворит ли она с собой что-нибудь. Скорее всего, после прошлой ночи он постесняется ее проведать сам, но наверняка кого-нибудь пришлет.

К вечеру Бернис собрала все, что в доме нашлось ядовитого, и выставила рядком на кухонном столе. Отбеливатель, нашатырь, очиститель труб, политура, лак для полов, крысиный яд, пузырек успокоительных пилюль, что прописал доктор, и большая бутыль патентованной микстуры, что дала Калла, когда Бернис имела глупость пожаловаться на болезненные месячные.

Выбрать средство не составило труда. Умирать Бернис не собиралась, как и мучиться в ожидании своих спасителей, поэтому с ходу отмела всю бытовую химию. Но все-таки оставила на столе – так убедительней. Тот, кто зайдет ее проведать, до конца дней будет вспоминать: как хорошо, что она не выпила отбеливатель или крысиный яд, иначе ее бы уже не спасли. Шутки ради Бернис открыла баночку с крысиным ядом и положила набок, часть просыпалась на стол.

Она решила ограничиться парой успокоительных пилюль, да и те выпить, лишь когда спаситель будет уже у дверей. Ни к чему искушать судьбу. И хоть Бернис почти не пила (слишком быстро пьянела), она, чтобы расслабиться, вылакала пятую часть Тоевых запасов спиртного, что хранились в гостевой спальне со времен его бутлегерства. Затем приняла горячую ванну и опорожнила еще полбутылки.

Вечером, когда Бернис не приехала на службу, Сэмюэль не знал, радоваться или тревожиться. Ударили заморозки, и прихожан пришло мало, но те немногие, кто явились закутанные, подходили к Сэмюэлю, пока тот настраивал инструменты, и спрашивали, где Бернис, почему задерживается. Сэмюэль только и мог сказать, что не видел ее весь день – как бы не слегла с простудой или гриппом. Вот вам и опять честность по-мозесовски.

Надо бы послать кого-нибудь проведать ее, убедиться, что жива и невредима. Наверняка здоровехонька, но если, не дай Бог, что стряслось, он никогда себе не простит.

Тоя не пошлешь – ему и так досталось, не хватало еще дергать его зря. Уиллади на работе, да и не стоит лишний раз сталкивать их с Бернис. Калла не водит машину. Остается полиция и прихожане, но не хотелось бы вовлекать ни тех ни других. Хоть они и прекрасные люди, но все-таки не родня.

Бутси Филипс тоже не родня – но Сэмюэль вдруг вспомнил о нем. Вначале ему показалось, что ничего глупее придумать невозможно, но потом пришли на ум недавние слова Уиллади. С тех пор как с Тоем случилось несчастье, сказала Уиллади, Бутси не узнать: перестал напиваться в стельку, частенько говорит дельные вещи и вызвался взять ее под свою защиту, если нужно. Все-таки пивной бар.

Сэмюэль высмотрел в толпе Нобла и поманил к себе. Нобл вскочил на помост к отцу, радуясь случаю помочь. Тот обнял сына за плечи, склонился к самому уху.

– Сбегай через дорогу, выуди из бара Бутси Филипса и приведи сюда. – Сэмюэль шептал еле слышно.

Нобл, ничего не понимая, вытаращился на отца.

– Бутси? Зачем тебе этот… – Но строгий отцовский взгляд напомнил ему, кто здесь ребенок, а кто взрослый. – А если его там нет?

– Бар работает, Нобл. Где ж ему еще быть?

– Это же против закона, если я туда…

– Тебе и не надо заходить. Пройди через дом, загляни в дверь и попроси маму передать Бутси, что он мне нужен.

Сэмюэль старался держать себя в руках, но чем больше артачился Нобл, тем труднее давалось ему спокойствие. Да и прихожане понемногу теряли терпение. Еще минута-другая, и надо либо браться за инструмент, либо всех распускать по домам.

– Просто иди, и все. Да поживей.

Нобл припустил к дому. Сэмюэль со вздохом перекинул через плечо ремень от гитары, подошел к микрофону. Прихожане расселись по местам в нетерпеливом ожидании. Сэмюэль перебирал струны, вспоминая песню за песней, раздумывая, на какой остановиться. У них с Бернис всегда был расписан репертуар, но почти все гимны требовали второго голоса. Через миг его высокий голос зазвенел в ночи.

– «Я слаб, а Ты, Господь, силен…» – Сэмюэль будто твердил заклинание. Все – мужчины, женщины, дети – заулыбались, покачиваясь в такт музыке.

Уиллади не знала, что и думать, когда в бар заглянул Нобл и сказал, что папе нужен Бутси Филипс.

– Зачем ему Бутси?

– Я спрашивал, но он не ответил.

Уиллади пожала плечами и повернулась к

Бутси – тот посиживал у стойки, почти трезвый, и посматривал за публикой.

– Что-нибудь нужно, Уиллади? – встрепенулся он, поймав ее взгляд.

– Сэмюэль вас просит к себе, через дорогу.

– Для чего я Сэмюэлю понадо…

– Никто не знает. Но раз он прислал Нобла, значит, дело важное.

Уиллади, честно сказать, не думала, что дело такое уж важное. В последний раз на богослужении понадобилась помощь, когда в усилитель заползла змея и Сэмюэль не мог ее достать. Но Бутси на пользу, если он нужен.

Не дослушав, Бутси соскочил с табурета, подал знак Ноблу и последовал за ним.

– Вы у меня смотрите не дебоширьте, – прикрикнул он на завсегдатаев, – а не то наплачетесь, когда вернусь. – И глянул на Уиллади: – Я мигом.

Уиллади улыбнулась, как всегда, когда Бутси изрекал нечто глубокомысленное или играл роль ее защитника. Вообще-то в баре защищать ее было не от кого. Все как один чувствовали себя за нее в ответе. Даже не особо сквернословили при ней, да и не один Бутси стал меньше пить.

Музыкальный автомат играл «Безумные объятия», и вдруг до Уиллади донеслась музыка из шатра. Голос Сэмюэля, высокий, чистый. Одинокий голос Сэмюэля. Уиллади вслушалась, удивилась, отчего же Бернис не поет. Сэмюэль умолк, и в тот же миг автомат взревел лихим блюзом и сбил ее с мысли.