— Лариса, ты ударила Соню!? — до папы наконец-то доходит.

— Гоша, — мама отшвыривает в сторону мою сумку, достав из нее айфон и кошелек. — Я захожу в комнату, а она полуголая с этим уголовником, ты представляешь!? — затем поворачивается ко мне. — Больше ни телефона, ни денег, ни компьютера, ни друзей. Ты поняла меня!?

— Ненавижу тебя, — тихо выдыхаю.

Я разворачиваюсь и устремляюсь в свою комнату, даже не сняв сапог и пуховика. Но не успеваю я захлопнуть дверь, как она снова распахивается и влетает мать.

— Уйди из моей комнаты! — кричу на нее.

— Твоего здесь ничего нет!

Родительница хватает со стола мой ноутбук и уже собирается выйти, как резко тормозит, увидев в вазе пышную охапку разноцветных тюльпанов. Дима подарил мне позавчера цветы на Восьмое марта. Родителям я, как обычно, сказала, что они от Никиты.

— Только попробуй их тронуть, — предостерегаю могильным шепотом.

— Лариса, выйди из ее комнаты, — устало просит папа.

— Твоя дочь связалась с уголовником! — мама теперь срывается на отца. — Тебе совсем наплевать, что ли? Я захожу в комнату, а она под ним голая лежит!

С тяжелым вздохом папа берет маму под локоть и выводит из моей спальни. Я тут же с шумом захлопываю за ними дверь и поворачиваю замок. Родители еще продолжают громко разговаривать, кажется, даже ругаются, просыпается и начинает плакать Настя, но все это я слышу лишь фоном. Стянув с себя верхнюю одежду, я падаю лицом в подушку и, не переставая, рыдаю.

Так я сама не замечаю, как засыпаю. А просыпаюсь от того, что кто-то громко колотит в мою дверь.

— Соня, открой немедленно! — слышу строгий голос матери.

Минувшие события тут же вспыхивают в памяти яркой вспышкой, щека начинает гореть.

— Соня, я кому сказала, открой! — тарабанит кулаком.

Больше всего на свете мне хочется никогда не видеть и не слышать мою мать. Но она продолжает стучать и звать меня. В какой-то момент я уже понимаю, что если не открою ей сама, она выбьет дверь.

Оторвав себя от кровати, поворачиваю замок. Не успеваю опустить ручку, как родительница опускает ее сама.

— Собирайся, — приказывает, но тут же замолкает и оглядывает меня. — А, ты уже одета, хорошо. Поехали.

— Куда? — выдавливаю сиплым голосом.

— Куда надо.

Она проходит в комнату, подбирает с пола сапоги и пуховик и выводит меня в коридор. У меня гудит и раскалывается голова. Каждая попытка моргнуть отдает звонкой болью в мозгу. И у меня нет ни сил, ни желания о чем-то говорить с родительницей. Поэтому я послушно натягиваю на себя верхнюю одежду и следую за матерью, словно тряпичная кукла.

Внизу нас ждет такси. Мы куда-то едем, я даже не спрашиваю куда. Неотрывно пялюсь в окно, думая только о Диме. Он, наверное, переживает, места себе не находит. Звонит и пишет сообщения, а я не отвечаю. Что мать устроит ему в понедельник? Она теперь будет всячески выживать его из школы.

Два месяца и три недели. Ровно столько времени осталось до моего совершеннолетия. До дня, когда мне исполнится восемнадцать, и мать больше не сможет мне указывать. Никто не сможет.

Мы приезжаем в частную клинику, где меня ждет совершенно унизительный поход к гинекологу. Задача — проверить, девственница ли я. Сидя с раздвинутыми ногами в специальном кресле я снова и снова благодарю Господа, что мы с Димой ничего не успели. Ведь иначе мать обвинила бы его в моем изнасиловании или еще что-нибудь придумала. Даже если бы девственности я на самом деле лишилась еще раньше с Никитой.

Сообщение гинеколога о том, что я девственница, не очень удовлетворяет мою маму. По дороге домой она чернее тучи, того и гляди, в прямом смысле лопнет от злости. Переступив порог квартиры, я сразу же скрываюсь в своей комнате и не выхожу весь день. У меня нет аппетита, я не хочу пить и даже не хочу в туалет. Целый день я лежу лицом к стенке и тупо пялюсь в одну точку.

Два месяца и три недели. Ровно столько нам с Димой нужно продержаться.

Вечером приходит папа. Понятия не имею, где он был целый день. Наверное, в суде. Он работает даже по выходным. Я слышу, что родители снова разговаривают на повышенных тонах, затем папа аккуратно стучит в мою дверь.

— Соня, позволишь мне войти?

Я не отвечаю. Не хочу ни видеть его, ни разговаривать с ним. Он всегда пляшет под мамину дудку, вряд ли сейчас будет иначе. Отец, видимо, понимает, что я не настроена общаться, поэтому быстро оставляет попытки поговорить. Но зато снова начинает ругаться с мамой. До меня доносится его «Лариса, ты перегнула» и ее «Гоша, она связалась не пойми с кем». Чтобы больше ничего не слышать, я опускаю на голову подушку.

Следующий день — понедельник. Школа. Я нахожусь в такой апатии, что мне абсолютно наплевать, как сегодня ко мне отнесутся одноклассники. Устроят ли мне бойкот, станут ли звать за спиной стукачкой… Или даже не за спиной, а прямо в глаза. Мне абсолютно безразлично, что пишут в «Подслушано» и чате нашего класса, чем закончилась вечеринка и придут ли родители учеников, которых вызвала мама. Все, что меня волнует, — это Дима.

В школу я иду вместе с матерью на сорок минут раньше, чем мне нужно. Настю в садик теперь будет отводить няня. Родительница не разговаривает со мной, а я не разговариваю с ней. Судя по ее поджатым губам и заостренным скулам, она намерена довести начатое до конца.

Я прихожу в класс первой и сажусь на свое место. Помню, что мама говорила Диме быть у нее в восемь утра. Кабинет потихоньку наполняется одноклассниками, они зыркают в меня злыми взглядами, некоторые даже что-то говорят, но я ничего этого не слышу и не вижу. Все мои мысли только с Димой. Я не реагирую даже на появление своих лучших друзей, даже на Лилины и Ульянкины вопросы. Просто смотрю прямо перед собой, пока до друзей не доходит, что от меня лучше отстать.

Дима не приходит на первый урок. На второй и на третий тоже. Я не слушаю учителей, я не записываю в тетрадь и я даже не выхожу к доске, когда меня вызывает учитель.

— Соня, ты меня слышишь? — вопрошает химичка. — Иди к доске.

Нет, не слышу. Продолжаю сидеть на стуле, рисуя в тетради узоры. Весь класс пялится на меня и перешептывается, а мне абсолютно все равно. Мнение этих людей мне безразлично.

На длинной перемене после четвертого урока я иду не в столовую, а в наше с Димой место под лестницей в начальной школе. Почему-то интуитивно я чувствую, что он придет сюда. Его не было на уроках, может, он и вовсе проигнорировал приказ матери явиться в восемь утра в ее кабинет. Не знаю. Но чувствую, что Дима придет в наше место.

И он приходит.

Я тут же бросаюсь в его крепкие объятия и принимаюсь рыдать навзрыд.

— Тише, тише, — гладит меня по волосам и прижимает к себе.

Я вцепилась в Димины плечи мертвой хваткой. Он отрывает мое лицо от своей груди и принимается меня целовать. Жадно и отчаянно, как будто мы не виделись сто лет.