— Любимая моя, — приговаривает, собирая с моих щек слезинки.

— Дима, где ты был? — шепчу и чувствую, как дерет горло от слез. — Все это время ты был у нее в кабинете, да?

Он кивает. Я принимаюсь плакать с новой силой, боясь услышать, что мать ему сказала, чем угрожала.

— Соня, не плачь, ничего страшного не случилось, — говорит мне на ухо. — Все хорошо, моя девочка, все хорошо.

Эти слова меня приободряют, и я сама отрываю заплаканное лицо от Диминого плеча.

— Что она тебе сказала? — сиплю.

На Димином лице изображается секундное колебание.

— Если коротко, то мы сошлись на том, что я вернусь в свою прежнюю школу.

— Что!? — тут же восклицаю. — Она выгоняет тебя из нашей школы?

— Я сам сказал, что уйду. Так будет лучше для нас, Сонь. Я не буду мозолить ей глаза, она будет думать, что мы с тобой расстались, и так мы протянем до конца школы. Нам совсем чуть-чуть осталось.

Дима даже выдавливает из себя подобие улыбки. А для меня известие о том, что он уйдет из нашей школы, подобно смерти. Не видеть каждый день Диму, не иметь возможности поговорить с ним, прикоснуться к нему… Нет, я так не смогу.

— Все будет хорошо, Сонь, — успокаивает меня. — Это правда наилучший выход из ситуации. Я просто исчезну с глаз твоей матери, и она про меня забудет.

— Дима, не уходи… — шепчу растерянно.

Он выпускает меня из рук и снимает с одного плеча рюкзак. Расстегивает его и лезет внутрь.

— Вот, держи, — протягивает мне какой-то старый кнопочный телефон вместе с зарядкой. — Она же забрала у тебя телефон, да?

— Да.

Дима кивает.

— Я так и думал, поэтому даже не стал тебе звонить и писать, чтобы она не видела. Это мой старый телефон, возьми его и спрячь. Здесь есть сим-карта.

Я послушно беру в руки кнопочный аппарат с зарядкой.

— Выключи звук и спрячь, чтобы твоя мама не отобрала и его. Я думаю, ты будешь под этим прессингом до конца школы. Лучше не зли ее и делай вид, что во всем слушаешь, хорошо? Я пообещал ей, что больше не приближусь к тебе ближе, чем на километр, — эти слова Дима произносит с легким смехом. — В общем, надо сделать так, чтобы она поверила в наше расставание. А после школы что-нибудь придумаем.

В горле встал тяжелый ком, который не получается сглотнуть.

— Дима, я люблю тебя, — только и могу вымолвить онемевшими губами.

— И я тебя люблю, Белоснежка, — нежно проводит ладонью по щеке, на которой все еще остался красный след от материнской пощечины. — Очень сильно люблю. Знаешь, я ведь тебя первый раз давно увидел. Два года назад на олимпиаде. Сразу тебя заметил и подумал, что ты похожа на Белоснежку, — слегка приподнимает уголки губ в легкой улыбке, пока я шокировано на него смотрю. — Ты подошла к столу с табличкой «Литература», чтобы отметиться. Я потом просил учительниц той школы сказать мне, как тебя зовут, но они отказали. Все, что я знал о тебе, — ты любишь книги, раз пришла на олимпиаду по литературе. И я стал читать. Благодаря незнакомой девочке, похожей на Белоснежку, я полюбил книги. Ну а уже потом я пришел в вашу школу и встретил здесь тебя. Два года, Соня. Столько я тебя не видел, но столько я тебя помнил и думал о тебе. Так что эти неполные три месяца, которые нам остались, сущая ерунда.

Дима говорит что-то еще, но его слова заглушает громкая трель звонка на урок. Он припадает к моим губам в последнем крепком поцелуе. И сам же прерывает этот поцелуй через минуту, чтобы быстро уйти, оставив меня с кнопочным телефоном в руках. Я приваливаюсь спиной к холодной стене и сползаю по ней на колени.

Два месяца и три недели. Столько нам осталось продержаться.

Моя жизнь без возможности видеть Диму превращается в один сплошной день сурка. Я иду в школу вместе с мамой, отсиживаю шесть-семь уроков, потом направляюсь к ней в приемную, сажусь за стол и делаю уроки, ожидая, когда родительница освободится, чтобы вместе пойти домой. Выходить на улицу одной мне строго противопоказано: мать опасается, что я буду встречаться с Димой — уголовником, маргиналом и аморальным типом, который обязательно подсадит меня на наркотики, сломает мне жизнь и бросит меня беременной.

Я больше с ней не спорю, не ругаюсь. Четко выполняю все, что она говорит. Дима прав: нам нужно убедить ее в том, что мы расстались. Так что я и сама не требую у нее обратно мой телефон, компьютер или отпустить меня погулять с друзьями. Лиля и Ульяна сами приходят ко мне в гости, а просто поболтать звонят на домашний телефон.

Со временем мама смягчается. Уже старается со мной шутить, как раньше. Может подойти обнять и поцеловать. Но я все равно держусь с ней холодно и настороженно. Однажды мама даже не выдерживает и восклицает:

— Соня, ну что ты в самом деле, теперь всю жизнь будешь на меня обижаться из-за этого мальчика? Ты мне потом еще спасибо скажешь, что я тебя уберегла. Ну не ровня он тебе, Сонечка. И у таких парней на уме только одно.

— Все в порядке, мам, я больше не обижаюсь на тебя, — вымучиваю из себя улыбку.

— Ну хочешь, забери обратно свой ноутбук?

— Да не, я уже привыкла без него, — отмахиваюсь. — Сразу столько времени освободилось, когда не сидишь просто так в компе. Лучше пойду порешаю задания из ЕГЭ.

Я домываю после ужина посуду и удаляюсь в свою комнату. Там я действительно часов до одиннадцати решаю задания из ЕГЭ, потом иду в душ и, объявив семье, что ложусь спать, тушу в своей комнате свет. Теперь осталось дождаться, когда погаснет электричество во всей квартире. Как только это происходит, я достаю из тайника кнопочный телефон, включаю его и, укрывшись одеялом с головой, звоню Диме.

— Привет, Белоснежка, — слышу его радостный голос и зажмуриваюсь от счастья.

— Привет, — шепчу.

— Как твои дела? Как прошел твой день?

— Без тебя плохо…

Дима тяжело вздыхает.

— Я очень скучаю по тебе, Сонь, — произносит хрипло. — Думаю постоянно, даже иногда представляю, что ты рядом. У меня паранойя, да?

— Я тоже в школе представляю, что ты рядом…

Я прогнала Полежаеву с той парты, за которой она сидела с Димой. Теперь я сижу на своем старом месте и представляю, что по правую руку от меня не Никита, как было несколько лет подряд, а Дима. Иногда я даже хожу под лестницу в начальной школе, где мы встречались с Димой на переменах, и представляю, что он вот-вот придет. Но, конечно, Дима не приходит. Тогда с тяжелым комом в горле я плетусь на урок, где снова и снова не слушаю учителя.

Одноклассники, кстати, все-таки объявили мне бойкот. Со мной не общается никто, кроме моих близких друзей. И они написали про меня еще несколько постов в «Подслушано», включая пост о том, что моя мама обнаружила меня голой с Соболевым. Но мне настолько наплевать на эту группу-помойку и на одноклассников, которых совсем скоро я больше никогда не увижу, что меня абсолютно не трогает их бойкот.