Стоит сделать перерыв ради подобного случая. В прошлом году торговцы с востока распродались в других частях племени. В позапрошлом – тоже. Если еще и в этом…

Не каждому удалось разжиться ружьем в последнем набеге. И не каждое подходит для действия с коня. Из многих лучше стрелять пешими, стоя на твердой земле. Выпустишь пулю на полном скаку, промахнешься, а дальше? Перезаряжать на ходу тяжело. Это не лук, из которого одна стрела летит за другой.

У каждого оружия свои преимущества и свои недостатки.

Великие Равнины. Торг

– Торговля – дело простое и в то же время сложное, – изрек старший из торговцев со странным прозвищем Джонсон.

Весь низ лица его был скрыт длинной и густой бородой, где исконная чернота соседствовала с нитями седины. Широкополая шляпа, длинный сюртук с нацепленной поверх перевязью с парой двуствольных пистолетов. Мужчина был крупным, высоким, а уж в сравнении с мелкими команчами вообще казался гигантом.

Джонсон не спеша затянулся трубкой. Хочешь успеха в торговле, серьезно относись к обрядам потенциальных покупателей. Пусть считают, будто ты – свой в доску. Лишь интересно – отказ от трубки мира подразумевает объявление войны? Торговец не знал и проверять не хотел.

Трубка пошла дальше по кругу. Здесь собрались вожди племени. Те, от кого зависело, принять предложение или отклонить его.

Никто не отозвался на фразу гостя, хотя бывший при Джонсоне переводчик, довольно молодой, явно с примесью индейской крови, хотя и не индеец, перевел ее для собравшихся.

– Простое – потому что цель ее понятна. Продать вещи с выгодой для себя. И для покупателей, конечно. Каждый получает в итоге то, что хочет.

Вновь тишина. Даже никто не кивнул, хотя Джонсон был уверен: возражающих у костра не было. Они же не только воины и грабители, но и торговцы. Почти такие же, как он. Тоже ищущие свою выгоду, старательно сбывающие свой товар. Главным образом лошадей, в большой части – украденных, но каждый живет, как может. Пусть Джонсон на самом деле относился к индейцам, мягко говоря, свысока и за людей их почти не считал, но в этом понимал и одобрял полностью.

Команчи снабжали лошадьми всех желающих. Если те не спрашивали, откуда у них берутся неисчислимые табуны. Но все-таки они не только воровали, но и разводили.

– Сложное – приходится искать, где выгода для тебя больше. Зачем отдавать все первым, кто заинтересовался товаром, когда где-то другие люди готовы дать за него больше?

Фраза содержала намек. Мол, есть у меня кому продать оружие и порох и кроме вас. Только свистни – и половина жителей Равнин прибегут в полной готовности рассчитаться по назначенным ценам. Сами-то индейцы сложных изделий не производят. Не умеют. Даже порох сделать не в состоянии. Какой порох, когда горшок, что может быть проще, и то ни в одном из кочевых племен не изготавливают? Вот где странные люди!

– Назови свою цену, – спокойно обронил старший из вождей.

Во всяком случае, Джонсону казалось, что старший. На деле любой вождь индейцев не являлся правителем в европейском смысле слова. И уж никак не мог решать за все племя.

Трубка как раз вернулась к торговцу, и перед следующей фразой появилась возможность взять паузу.

Джонсон не торопясь затянулся, выдохнул дым и лишь тогда изрек:

– Мне нужны не только лошади…

Сельва на северо-востоке штата Веракрус

Сельва не любит чужих. Своих она тоже не любит. Лишь от большой беды можно притерпеться к ней. Например, когда твое появление в любых обжитых местах немедленно вызовет интерес властей. И не просто интерес, а интерес, подкрепленный реальной воинской силой. Потому появляться там – себе дороже.

Фортуна переменчива, как переменчива любая женщина. Долгожданная революция первоначально сулила успехи и кружила головы, затем – терпела поражения. Потом чаша весов вновь колебалась, но прибытие уже не испанских, а русских войск довольно быстро успокоило мятежный край.

Кто был недовольным, постарался выглядеть лояльным к новым властям. Или – еще хуже, на самом деле предал былые идеалы и предпочел им низменный покой. Люди разочаровывали на глазах. Стоит ли добывать для таких независимость?

Верные соратники оказались не столь верными. Постоянные неудачи разочаровали революционеров. Кто-то уходил молча, тайком, некоторые перед уходом приходили к командиру и объявляли о своем решении. Мол, переменятся обстоятельства, вспыхнет бунт, и они немедленно вернутся под знамена свободы.

В итоге с Фернандесом остались самые преданные. Или же те, кто ни при каких обстоятельствах не мог рассчитывать на прощение за совершенные грехи. Власть называла еще эти грехи преступлениями, словно уничтожить несколько десятков, а то и сотен сатрапов могло считаться чем-то плохим. Прочие подчиненные перешли к мирной жизни, обрабатывали землю, занимались ремеслами, словно жили при благословенной и желанной республике, а не при разнузданной деспотии.

Когда-то весьма крупная армия превратилась в небольшой отряд. О настоящих боевых действиях речь уже не шла. Так, изредка налеты на асиенды и прочее в том же духе. Надо же где-то брать текилу, вино, муку, овощи, мясо, а при удаче – и порох.

Какую-то часть продовольствия добывали охотой, что-то удавалось вырастить, но все же проблема имелась. Бойцы остепенились, прямо здесь, в лагере, находились их семьи. Итогом же являлось то, что из четырех сотен обитателей лагеря бойцами являлись менее чем полторы.

Здесь, в сельве севернее Веракруса и вплоть до гор Уатуско, можно было прятаться до скончания века. Правительственные войска не рисковали углубляться в чащу. Искать кого-нибудь здесь было бесполезно. Зато потеряться самому можно с такой легкостью, что даже противника не понадобится. В крайнем случае, поиски ограничивались опушкой. Потому повстанцы чувствовали себя почти в полной безопасности. Если не считать самой сельвы.

Это не прерии, где власть с некоторого времени обосновалась прочно, по виду – едва не навсегда. Но так ли это?

Вера многих в победу поколебалась так сильно, что люди не столько боролись, сколько выживали. Неудивительно. Те, кто вступил когда-то в борьбу юными, уже не считались даже молодыми. А уж те, кто тогда был постарше, постепенно стали приближаться к старости. Но если раньше был энтузиазм, подъем, толкающий многих на путь борьбы, то теперь наступило время дремотного покоя.

Если и бывало пополнение, несколько человек в год, то либо чересчур юные романтики, либо люди с весьма сомнительным прошлым, которым элементарно нечего делать в обществе. Проще говоря, грабители, убийцы и прочий сброд.

Собственно, прибывающие были двумя типами людей, на которых базируется любое революционное движение. Так ведь и их было мало! Видно, романтики стали грезить об ином, а преступники предпочитали решать проблемы в одиночку или своими группами, уже не прикрываясь никакими лозунгами.