Испугался ты позже, когда тебя чудом спасли: в тот момент в тюремной больнице находился известный московский хирург, который сделал операцию на венах крупному уголовному авторитету, разумеется, за большие деньги. Твою артерию он сшил бесплатно, матерно поругиваясь и поглядывая на большие настенные часы, а потерянную кровь компенсировала кровь донорская.

И, испугавшись смерти, стал бояться жизни.

Устав от формальных допросов, испытывая щемящую тоску от однообразного и неизбежного общения с сокамерниками, не радуясь малявам, в которых родные и близкие укоряли тебя и поучали, не пытаясь при этом даже приблизиться к испытываемым тобой страданиям – ты хотел теперь жить так, чтобы тебя никто не видел, никто не слышал, никто не знал…

Жить, но не быть.

Не быть, не быть, не быть!

Спрятаться, скрыться, нигде не числиться…

Это и на воле почти никому не доступно, разве что бомжам, а пребывающему в казенном доме за решеткой и подавно, но, что удивительно, за годы испытаний это удалось тебе по меньшей мере трижды: в общей набитой по самый затвор камере Бутырки ты научился уходить, погружая свою душу в величественное и губительное одиночество – раз; никто так и не узнал, да и мы до сих пор не знаем, где был ты, с кем общался и чем занимался во время своего нашумевшего на всю Москву побега – два; а обиженные «Ветерка» так тебя законспирировали, что отыскать своего главного героя среди невольников и насельников ИТУ 4/12-38 я смог лишь к концу подробного многосотстраничного повествования – три.

Я искал тебя, Золоторотов, искал на продуваемых шальным ветром сирых и убогих пространствах «Ветерка» среди сирых и убогих его сидельцев, и мое сердце замирало от страха и восторга!

Ведь ты мне нужен, нам нужен, можно сказать жизненно необходим, если жизнь, вопреки сложившемуся ныне мнению, не только жрачка и ржачка; нам должно знать то, что знаешь ты, и понимать то, что понимаешь ты, так что извини (извините) – чтобы разобрать и прочесть твой оставленный во времени и пространстве короткий, но петлистый след, нам придется вернуться к началу, ковыряя на ходу болячки, в том числе и эту, на виске…

Но не пугайтесь, не к самому началу, самое начало – «три дня и три ночи», первые три дня и три ночи, в продолжение которых ты неустанно сражался «за други своя» и, потерпев в том сражении сокрушительное поражение, сам же их описал, да еще с таким тщанием, с таким выдаваемым за объективность самолюбованием, что даже у меня, твоего автора, это вызывало раздражение, а иногда и смех.

Взять хотя бы генеалогию рода Золоторотовых… Кто, говоришь, был твой мифический предок? Кукша Золотые Рога?

Ну, разве что рога…

А эта, как ее, Эля, что ли, со своей Тотошкой…

Ущербность ты принимал за незаурядность, ограниченность за глубину.

А с каким искренним пафосом описывал свои привычки и пристрастия! Как будто вправду имеет значение, что какой-то Золоторотов, ветеринаришка несчастный, коротышка, недотепа, неудачник, рогатый подкаблучник, вырастивший и воспитавший ребенка, зачатого законной женой не от соседа даже, а от последней сволочи – секретаря комсомольской организации, – не ест булок с изюмом!

Вы помните, с какой непреклонной и неустанной страстью этот человек заявлял: «Я не ем булок с изюмом!»

Слышишь, страна, Золоторотов не ест булок с изюмом!

И кстати, не считает шампиньоны грибами.

И рост у него на пять сантиметров выше, чем у Пушкина!

На целых пять сантиметров солнце русской поэзии обогнал!

Ай да Золоторотов, ай да…

Извини, но от твоего любовно вылепленного автопортрета попахивает манией величия. Что и говорить, великим в наши тесные времена стать непросто, сколько дерзавших величие обрести свернули себе шею (а сколько другим!), зато считать себя великим легче легкого, нужно только утвердиться в мысли, что ты – особенный, не такой, как все – ответственность нулевая, а удовольствие почти то же.

Но что-то мне это напоминает…

Забавная эта штука, ох, забавная – мнимое величие маленького человека – воробей, возомнивший себя орлом…

Кого-то это смешит, а кого-то раздражает… Те три следака, которых, помнишь, тремя богатырями сходу окрестил, твое мнимое величие, несомненно, почувствовали, иначе почему так на тебя накинулись? Ведь не как маньяку они тебе вломили, всех маньяков бить – кулаков не хватит, да и доказать еще предстояло, что ты маньяк, просто поняли мужики – пора осадить товарища.

И осадили – набили морду.

Что в переводе с русского на русский означает – поставили на место, внезапно восставшую вертикаль в привычное для нее и для всех горизонтальное положение уложили.

(Но, что самое загадочное, фамилия третьего богатыря была Попович!)

Конечно, бывшая актриса из полупровинциального погорелого театра с полуаристократической фамилией Мамаева-Гуляева огонька ребятам подбавила, но не она, и даже не икона, которой кликуша ко лбу «Ильи Муромца» приложилась, а ты, в первую очередь ты, Золоторотов, со своей тайной манией величия стал причиной их здоровой злости.

А уж когда осаженный и поверженный из-под кулаков, как из-под глыб, стал вести свою антирелигиозную пропаганду, тут уж совсем извини, тут уж, как говорится, будьте здрасьте…

Думаешь, ту истеричную пургу про церковь, свечку и людей ты гнал только про себя?

Нет, брат, многое, очень многое, если не все, наружу вырвалось, став, как в перестроечные времена говорили, достоянием гласности. В том-то и состоит опасность внутренних монологов, с которыми ты за годы своего неслышного существования сжился, что время от времени они, как принято нынче говорить, озвучиваются, причем не сторонними исполнителями, которым, в общем-то, все до фени, а самим выстрадавшим монолог автором.

Помнишь?

Помнишь, все ты помнишь…

«Люди! Будьте бдительны! Никогда не заходите в церковь! Ни в ту, где Пушкин венчался, ни в какую другую! Но если уж вы туда зашли, ни в коем случае не ставьте там свечку! Ни в простодушном смысле, ни в каком другом! Потому что, если вы ее там поставили, тогда – всё, тогда – конец…»

Не монолог – песня! Нет, это надо повторить, особо выделив, – где и когда еще такое услышишь:

«Люди! Будьте бдительны! Никогда не заходите в церковь! Ни в ту, где Пушкин венчался, ни в какую другую! Но уж если вы туда зашли, ни в коем случае не ставьте там свечку! Ни в простодушном смысле, ни в каком другом! Потому что, если вы ее там поставили, тогда – всё, тогда – конец…»

Конец цитаты.

Свежо, а главное – актуально.

Особенно если вспомнить, что к тому времени все мы, за исключением отдельных упрямцев вроде хорошо нам известного Марата Марксэновича Челубеева, как та сказочная избушка, зад на перед поменяли, лицом к церкви повернулись – один храм Христа Спасителя чего стоит, его по справедливости и храмом на крови можно назвать – на крови предпринимателей, которым власть руки выкручивала, чтобы те, кровь из носу, требуемую сумму в назначенный срок на восстановление взорванной безбожными большевиками святыни перечислили, даже, говорят, бандитов к этому делу подключали, и те охотно подключались – со всей своей бандитской атрибутикой, включая утюги и паяльники, при этом лично для себя ничего не требуя – вот какой был всеобщий духовный порыв, а ты: «Никогда не заходите в церковь!»