Я позвонил в телефонную компанию. Там мне сказали, что блокировать звонки конкретного абонента невозможно, и предложили заменить мой номер на другой, который не будет значиться в справочниках. Что я и сделал – и звонки сразу прекратились.

Однако на смену им пришло нечто иное, куда более неприятное. У меня появилось чувство, что за мной следят.

Откуда оно взялось, сказать не могу. Ни Эрик, ни кто-либо еще, уж если на то пошло, на глаза мне ни разу не попадался. Однако чувство это – едва различимое, но неотвязное – возникало в мгновения самые неурочные – когда я принимал душ, к примеру, или стоял у прилавка ювелира, который оценивал то, что хранилось в туалетном столике Альмы, – и уже не покидало меня. Я обходил дом, смыкая шторы, восстанавливая созданную Альмой кладбищенскую атмосферу, а оно меня не покидало: я чувствовал, как в меня вперяются незримые, помигивающие глаза. Я пошел на почту, чтобы отправить доктору драгоценности, и, едва выйдя оттуда, вновь ощутил на себе их взгляд. И, точно сумасшедший, завертелся на месте, замахал руками – чуть велосипедиста не сшиб. Никого я, разумеется, не увидел, ничего неправильного не заметил, однако зашагал быстро, потом еще быстрее, и глаза повлеклись следом, они парили надо мной, студенистые, налитые кровью, непристойные, всевидящие и всезнающие, – и я перешел на бег, и новые туфли мои оскальзывались на сыром тротуаре. Перед тем как войти в дом, я поозирался, а оказавшись на кухне, налил себе выпить. Ощущения ничего не значат – значат только факты. Я встряхнулся, налил еще и занялся стряпней – приготовлениями к приему гостей.

Я не знал, как мне это назвать. До Рождества оставалось еще десять дней. Да какая разница, сказал Дрю, была бы бухаловка. Вечер я провел, снуя по дому, пополняя бокалы, благодаря гостей за подарки на новоселье, ведя пустые разговоры и соглашаясь – да, давненько уже я ни с кем не виделся.

– Похоже, вы отыскали родную душу, – говорили мне, когда я описывал Альму.

Я улыбался.

– Замечательно, должно быть, встретить в жизни такого человека.

Да, замечательно.

– И вы сами испекли этот торт?

Сам, а как же.

Ясмина так и не пришла, часы тикали, гости – «начинка», так я их про себя называл – понемногу расходились, и я списал этот вечер в убыток.

– Ну, что я тебе говорил? – сказал напоследок Дрю. – Класс!

Я, ощущая себя еще более одиноким, чем прежде, пошел на кухню, включил радио, закатал рукава и окунул ладони в горячую мыльную воду. Жуткая была идея, эта вечеринка. А все Дрю – и зачем только я его послушал? И пока я оттирал присохший к тарелке джем, мне пришло в голову, что, может, он Ясмину даже и не пригласил – решил освободить меня от нее. Я стиснул губку, вода потекла по запястью, закапала на пол. Все, хватит с меня вечеринок. Мне необходимо уединение – закончу работу, получу состояние и начну новую жизнь, ничего не имеющую общего ни с Гарвардом, ни со всеми этими людьми… Меня охватила такая жалость к себе, что я далеко не сразу услышал треньканье дверного звонка. Решив, что кто-то из гостей вернулся за забытыми перчатками, я вытер руки и вышел в холл. За дверью стояла Ясмина.

Молчание.

– Ну что, войти можно? – спросила она. – Тут зверски холодно.

Я принял пальто Ясмины, провел ее на кухню, отрезал ей кусок «Захера».

– Спасибо, – сказала она.

– А где же Питер?

– В Нью-Йорке.

– Ладно, значит, познакомимся в другой раз.

Она кивнула.

– Хорошие туфли.

– Цвета бычьей крови, – сообщил я.

– А куда подевались твои мокасины?

– Выбросил.

– Ну, Джозеф Гейст. Вот уж не ожидала.

Я смотрел, как она жует торт.

– Не думал, что ты придешь.

– Ну да. Я тоже. – Она слизнула с большого пальца сливки. – Я слышала, ты теперь домовладелец.

– Да вроде того.

– Поздравляю.

Я кивнул.

– Ладно, – сказала Ясмина. – Может, устроишь для меня экскурсию по дому – или как?

– Эту скрипку сделал ее отец.

– Ух ты. Правда?

– Он был музыкальных дел мастером.

– Она прекрасна… А почему у тебя все шторы задернуты? От этого же в доме темно становится.

– Сейчас ночь.

– И все-таки… Видишь? Гораздо лучше.

Я снова задернул шторы:

– Мне так больше нравится.

– Ну как знаешь.

В кабинете она увидела мою рукопись, неопрятную стопку страниц, щетинившуюся бесполезными желтыми наклейками.

– Ты снова пишешь?

– Пытаюсь.

– Рада слышать.

– Спасибо… Смотри, рисунок на шляпе совпадает с рисунком на шкуре оленя.

Ясмина восторженно пискнула.

– Нравится? – спросил я.

– Ужасно. Совсем в моем вкусе.

– Знаю, – сказал я.

– Каждый раз, как я приезжаю домой, чтобы подготовить всякое-разное к свадьбе, мама таскает меня по гостям. По тамошним персидским дворцам. – Ее передернуло. – Ну, ты знаешь. С колоннами.

Я слабо улыбнулся.

– Ладно, – сказала она. – Дом у тебя фантастический. Мрачный и населенный призраками – именно то, что тебе нужно. Хотя я надеюсь, что ты послушаешься моего совета и впустишь в него немного света.

– Ты еще не все видела.

– Она оставила тебе машину?

– Нет, – ответил я. – Намного лучше.

Реакция Ясмины на библиотеку заставила меня вспомнить о ней кое-что, уже мной подзабытое: ее непосредственность, девочку, скрытую в этой умудренной женщине. Давно я не видел ее в таком восторге, она вскрикивала и ахала, прикасаясь ко всему подряд нежными пальцами.

– О боже, – повторяла она. – О боже, Джозеф. Это же безумие. Скажи, ты понимаешь, какое это безумие?

– Я уже так давно здесь, что мне все это кажется обыденным.

– Ну уж нет. Боже ты мой. Это что, настоящая «Тиффани»? – Ясмина наклонялась, разглядывая лампу под разными углами. – Ты хоть представляешь, сколько она стоит? Боже мой. И что еще здесь есть?

Я показал ей несколько первых изданий. На миг у нее даже глаза затуманились. А затем она деловито произнесла:

– Тебе следует оценить все это.

– Я не собираюсь ничего продавать.

– Все равно нужно знать, сколько оно стоит. Хотя бы для страховки, если ни для чего другого. – Она остановилась перед стеной с фотографиями. – Это она? С лентами.

– Да.

– Господи, какая она была красивая. А платье. У нее и лошадь своя была?