— Мне просто нужен ещё день-другой, чтобы разобраться…

— Зачем? Ты ведьма, у тебя есть дом и удел. Для тебя в этом не должно быть ничего сложного. Зачем было браться, если оно тебе не по силам?

— Для тебя в этом не должно быть ничего сложного, маленькая пастушка. Зачем было браться, если оно тебе не по силам?

— Так ты не поможешь мне? — Аннаграмма сердито уставилась на Тиффани, и вдруг её взгляд смягчился, что было совсем на неё не похоже. — Эй, с тобой всё хорошо?

Тиффани моргнула. Когда твой собственный голос эхом отдаётся у тебя в голове, приятного мало.

— Слушай, у меня и без тебя работы полно, — промямлила она. — Может, другие девочки… тебя выручат?

— Не хочу, чтобы они знали! — Лицо Аннаграммы перекосилось от ужаса.

Колдовать она умеет, подумала Тиффани. Просто в ведьмовском ремесле ничего не смыслит. Она наломает дров. И сломает жизни людей.

Тиффани сдалась.

— Ладно, может, я смогу выкроить немного времени. В Тир-Ньян-Ягг не так уж много работы по дому. И я всё объясню остальным. Они должны знать правду. Возможно, они согласятся помочь. Ты быстро учишься. Наверное, за неделю-другую хотя бы основы осилишь.

Тиффани наблюдала за Аннаграммой. Эта девица ещё и раздумывает, соглашаться ли! Всё равно как если бы она тонула, ей бросили верёвку, а она стала жаловаться, что цвет неподходящий.

— Ну, если они будут только помогать мне… — сказала наконец Аннаграмма, просветлев лицом.

То, как она умудрялась превратить в своей голове то, что есть, в то, что хочется, вызывало даже некоторое восхищение. Ещё одна сказка, подумала Тиффани. В этом вся Аннаграмма.

— Да, мы будем помогать тебе, — вздохнула Тиффани.

— Может, мы скажем людям, что вы просто учитесь у меня? — с надеждой спросила Аннаграмма.

Говорят, когда чувствуешь, что вот-вот сорвёшься, — досчитай до десяти. Но с Аннаграммой десятью не обойдёшься, тут нужны числа побольше — миллион, например.

— Нет, — сказала Тиффани. — Думаю, такого мы говорить не будем. Это тебе надо многому научиться.

Аннаграмма открыла рот, чтобы возразить, но заметила, какое у Тиффани сделалось лицо, и передумала.

— Э-э, да, — пролепетала она. — Конечно. Э-э… спасибо тебе.

А вот это было неожиданно.

— Наверное, девочки согласятся помочь, — произнесла Тиффани. — Если ты сядешь в лужу, о нас тоже станут думать хуже.

И тут, к своему изумлению, она увидела, что Аннаграмма плачет.

— Просто… просто не очень-то верится, что они мне и правда подруги.

— Не люблю я её, — сказала Петулия, стоя по колено в свиньях. — Она зовёт меня свинской ведьмой.

— Но ты ведьма и работаешь со свиньями. Получается, что ты свинская ведьма, — заметила Тиффани из-за порога.

Большой свинарник был полон свиней. Шум стоял почти такой же невыносимый, как запах. Снаружи шёл снег, мелкий, будто пыль.

— Да, но она произносит это так, словно я не столько ведьма, сколько свинская, — возразила Петулия. — Стоит ей открыть рот, мне начинает казаться, будто я сделала что-то не то.

Она махнула рукой перед носом ближайшей свиньи и прошептала несколько слов. Глаза хавроньи съехались к носу, пасть приоткрылась, и Петулия ловко влила туда внушительную порцию лекарства из бутылки.

— Нельзя же бросить её, чтобы училась на своих ошибках, — сказала Тиффани. — Кто-нибудь может пострадать.

— Но мы-то будем ни при чём, верно? — заметила Петулия, потчуя следующую свинью.

Она сложила ладони рупором и, перекрывая свинячий гвалт, крикнула мужчине, который делал что-то на другом конце свинарника:

— Фред, здесь всё!

Петулия выбралась из загона, и Тиффани увидела, что подол её платья заткнут за пояс, а под платьем у неё штаны из толстой кожи.

— Что-то свиньи с утра расшумелись, — сказала Петулия. — Похоже, у них сегодня игривое настроение.

— Игривое? — не сразу поняла Тиффани. — А… да.

— Прислушайся, и даже отсюда услышишь, как боровы ревут в своём свинарнике. Весну чуют.

— Но ещё даже Страшдество не прошло!

— Страшдество послезавтра. Мой отец говорит, что весна дремлет под снегом. — Петулия вымыла руки в ведре с водой.

«И никаких “эмм”, — заметил Дальний Умысел. — За работой Петулия не “эммкает”». За работой она знает, что делает. Держит голову высоко. Когда она работает, она главная».

— Послушай, мы ведь уже знаем, что дело плохо, и если теперь не попытаемся помочь, то сами будем виноваты, — сказала Тиффани.

— Опять ты про Аннаграмму… — Петулия пожала плечами. — Ладно, после Страшдества я, наверное, смогу навещать её где-то раз в неделю и учить самому простому. Довольна?

— Уверена, она будет очень благодарна за помощь.

— Уверена, что нет. Ты остальных девочек спрашивала?

— Пока нет. Я подумала, если они узнают, что ты согласилась, их будет проще уговорить.

— Ха! Что ж, попробовать и правда стоит — хотя бы для очистки совести. Знаешь, я раньше думала, что Аннаграмма очень умная, ведь она знает много мудрёных слов и умеет творить всякие выпендрёжные заклинания. Но что она может, если ей приведут больную свинью? Да ничего!

Тиффани рассказала о борове госпожи Повали. Петулия содрогнулась-

— Нет, такого допускать никак нельзя! На дерево, говоришь? Пожалуй, я попробую заскочить к Аннаграмме уже сегодня ближе к вечеру. — Тут она вдруг испугалась. — Госпоже Ветровоск всё это наверняка не понравится. Стоит ли влезать в свару между ней и госпожой Увёрткой?

— Но мы ничего плохого не делаем, мы поступаем правильно, — сказала Тиффани. — Да и вообще, что она нам сделает?

Петулия коротко и совсем не весело хохотнула:

— Ну, к примеру, она может превратить наши…

— Не превратит.

— Мне бы твою уверенность, — вздохнула Петулия. — Ну, ладно. Только ради борова госпожи Повали.

Тиффани летела над верхушками деревьев, иногда задевая ногами тонкие веточки, вытянувшиеся повыше других. День был солнечным, и снег сделался скрипучим и искрился, как глазурь на торте.

Утро выдалось хлопотным. Юные ведьмы, собиравшиеся на шабаши, не очень-то горели желанием помогать Аннаграмме. Да и сами шабаши, как теперь казалось, остались в далёком прошлом. Зима выдалась хлопотной.

— Да мы просто дурака валяли, а Аннаграмма нами верховодила, — сказала Поплина Бубен.

Она готовила порошки из разных минералов и очень осторожно, понемногу, добавляла их в маленький горшочек на подставке, под которым горела свечка.