— У меня слишком много дел, чтобы тратить время на возню с магией, — добавила она. — Толку с этих чудес никакого. Знаешь, что не так с Аннаграммой? Она думает, что можно стать ведьмой, просто прибарахлившись.

— Надо научить её обращаться с людьми, — сказала Тиффани.

Горшочек взорвался.

— Что ж, пожалуй, как средство от зубной боли на каждый день это точно не сгодится, — заметила Поплина, вытаскивая из волос глиняные осколки. — Ладно, раз Петулия согласилась, я могу иногда выкраивать для Аннаграммы денёк-другой. Но вряд ли с этого будет много толку.

Люси Уорбек Тиффани застала, когда та, полностью одетая, лежала в жестяной ванне, полной воды. Её голова была под водой, но когда Тиффани заглянула в ванну, Люси подняла табличку с надписью:

Мисс Тик сказала как-то, что из Люси может получиться отличная ведьма-лазутчица, чтобы отыскивать девочек, способных к ведьмовству. Вот Люси и тренировалась изо всех сил.

— Не понимаю, почему мы должны кидаться на выручку Аннаграмме, — сказала она, когда Тиффани помогала ей вытереться. — Она ведь обожает всех затюкивать этим своим сарказмом. И вообще, ты-то с чего за это взялась? Она тебя никогда не жаловала.

— А мне казалось, мы ладили… более или менее, — сказала Тиффани.

— Да ну? Ты умеешь такое, что ей и не снилось. Делаться невидимой, например. У тебя это здорово получается, со стороны даже кажется, будто тут нет ничего сложного! Но ты всё равно приходила на все шабаши, держалась как все, прибиралась потом вместе с нами… Аннаграмму это бесило!

— Не понимаю почему…

Люси взяла сухое полотенце:

— Ты умеешь намного больше нашего и при этом не задираешь нос. Аннаграмме тошно от одной мысли, что такое бывает.

— Но почему я должна задирать нос? — удивилась Тиффани.

— Потому что она на твоём месте задирала бы. — Люси аккуратно воткнула вилку и нож обратно в узел волос на затылке[15]. — Она думает, ты над ней издеваешься. А теперь её судьба зависит от тебя, с ума сойти. Тыс таким же успехом могла бы натыкать булавок ей в нос.

Но Петулия ведь обещала помочь, так что Люси и остальные девочки тоже согласились. Петулия стала легендой, легендой об ошеломляющем успехе, с тех пор как два года назад выиграла Испытания Ведьм со своим поросячьим фокусом. Раньше над ней все смеялись — точнее, Аннаграмма смеялась, а остальные смущённо подхихикивали, — но Петулия нашла своё призвание, и теперь начали говорить, что даже матушке Ветровоск далеко до Петулии, когда приходится иметь дело с животными. В народе Петулию тоже уважали. Обычно люди не очень хорошо понимают, чем заняты ведьмы, но всякий, чью больную корову ведьма поставила на ноги, до конца жизни будет смотреть на неё — на ведьму, не на корову — с глубоким почтением. Так что для всех юных ведьм после Страшдества должно было наступить Время Аннаграммы.

Тиффани возвращалась в Тир-Ньянь-Ягг, и голова у неё шла кругом. Она и не думала, что кто-то может ей завидовать. Да, она научилась кое-чему, но в этом же не было ничего сложного. Кто угодно может проделать такое, главное, правильно настроиться.

Она сидела на песке Пустыни Смерти по ту сторону Двери, она сражалась со злейхаундами, чьи зубы были как острые ножи… Но ей не хотелось вспоминать об этом. А теперь ещё, будто всего этого мало, с ней случился Зимовей.

Он не найдёт её без серебряной лошадки, заверили другие ведьмы. Его голос может раздаваться у Тиффани в голове, Тиффани может отвечать ему, но это всего лишь магия, на карту мира её не наложишь.

И последнее время что-то его не слышно. Должно быть, занят строительством айсбергов.

Тиффани приземлилась на небольшом лысом пригорке в лесу. Домов вокруг не было видно.

На небе появлялись первые звёзды. Зимовей любил ясные ночи. Холодало.

И слова пришли сами. Это были слова Тиффани, произнесённые её голосом, и она знала, что они означают, но вслед за словами слышалось что-то вроде эха.

— Зимовей! Повелеваю тебе!

Тиффани удивлённо заморгала: уж очень напыщенно это прозвучало. И тут ей ответили:

— Кто повелевает Зимовею?

— Я, Летняя Владычица!

Ну, во всяком случае, я за неё, мысленно добавила Тиффани.

— Тогда почему ты прячешься от меня?

— Меня пугает твой лёд. Меня пугает твой холод. Я бегу от твоих лавин. Я скрываюсь от твоих бурь.

Отлично получилось. Очень по-божески.

— Живи со мной в моём ледяном мире!

— Да как мы смеешь мне приказывать! Не смей мне приказывать!

— Но ты по своей воле ступила в мою зиму, — неуверенно возразил Зимовей.

— Я иду, куда пожелаю! Я сама выбираю свой путь! Никто мне не указ. Почитай меня в своей стране, или я тебе это попомню!

А последние слова — от меня, подумала Тиффани, довольная, что ей удалось вставить хоть что-то своё.

Повисла долгая, растерянная и озадаченная тишина. Потом Зимовей спросил:

— Чем я могу услужить тебе, моя госпожа?

— Не делай больше айсбергов, похожих на меня. Я не хочу, чтобы корабли разбивались о моё лицо.

— А узоры на окнах? Можно дарить тебе ледяные узоры? И снежинки?

— Никаких узоров. Не нужно писать моё имя на окнах людей, от этого сплошные неприятности.

— Может быть, ты дозволишь преподнести тебе в дар хотя бы снежинки?

— Э… — Тиффани прикусила язык. Богини не «экают». — Снежинки… пусть будут.

В конце концов, подумала она, на них же не написано, что это я. И большинство людей ничего и не заметят, если им не сказать.

— Раз так, моя госпожа, я буду дарить тебе снежинки до тех пор, когда мы станцуем вновь. А мы встретимся и станцуем, ибо я делаю себя человеком.

И голос Зимовея… оставил её.

Тиффани снова была одна в лесу.

Вот только… на самом деле не одна.

— Я знаю, ты всё ещё здесь, — сказала она. Дыхание клубилось в воздухе искрящимся облачком. — Ведь я права? Я чувствую твоё присутствие. Ты — не мой разум. И не плод моего воображения. Зимовей ушёл. Ты можешь говорить моими устами. Кто ты?

Порыв ветра качнул ветки, стряхнув с них снег. Звёзды подмигнули с неба. Больше ничего не шелохнулось.

— Ты где-то здесь, — не сдавалась Тиффани. — Некоторые мысли в моей голове — от тебя. И ты можешь говорить моим голосом. Такого больше не повторится. Теперь я поймала это ощущение и смогу тебе помешать. Так что если хочешь что-то сказать, говори сейчас. Когда я покину это место, я закрою от тебя свой разум, уж поверь. Я не позволю…