он описывает следующим образом: «Некоторые вещи начинают и перестают существовать (ἔστι καὶ οὺκ ἔστιν) не возникая и не уничтожаясь, например, точки, если только они существуют, и вообще – формы, или образы (ведь не белизна возникает, а дерево становится белым, раз все, что возникает, возникает из чего-то и становится чем-то), то не все противоположности могут возникнуть одна из другой, но в одном смысле смуглый человек становится бледным человеком, а в другом смуглость – бледностью, и материя есть не у всего, а у тех вещей, которые возникают друг из друга и переходят друг в друга, а то, что начинает и перестает существовать, не переходя одно в другое, материи не имеет» (VIII, 5, 1044b 21–29).

Возникновение и уничтожение, переход одной вещи в другую предполагает наличие общего сохраняющегося субстрата, материи, а изменение одних только качеств или форм (смуглости в бледность, например) «материи не имеет». Качества начинают и перестают существовать, не возникая и не уничтожаясь как качества вообще. В VII книге Аристотель не раз подчеркивает, что возникает не качество, а вещь с данным качеством: «Возникает не качество, – говорит Аристотель, – а кусок дерева такого-то качества» (1034b 15–16). Качества же не возникают, но тем не менее «начинают и перестают существовать».

Таким образом, невозникновение качеств получает свою спецификацию: это невозникновение при наличии начала и конца существования. Возникновение как категория применяется к вещам составным, обязательно наделенным материей. Мы можем резюмировать этот анализ и иначе: качество не есть вещь и поэтому оно не возникает, хотя начинает и перестает существовать (смуглость становится бледностью). Иначе говоря, качество отличается от сущности, и именно это отличие Аристотель подчеркивает в конце девятой главы VII книги. Здесь он отмечает, что особенность сущности, отличающей ее от качества, заключается в том, что «одной сущности необходимо должна предшествовать другая сущность, которая создает ее, находясь в состоянии осуществленности, например, живое существо, если возникает живое существо, между тем нет необходимости, чтобы какое-нибудь качество или количество предшествовало [другому]. Разве только в возможности» (1034b 16–19).

Мы можем следующим образом проинтерпретировать мысль Аристотеля. Белая вещь может почернеть, для обоснования этого достаточно способности (δύναμις). Черное не должно предшествовать в действительности возникающей черноте, достаточно, чтобы вещь могла почернеть. Однако при возникновении сущностей дело меняется: необходимо, чтобы порождающаяся сущность наличествовала в своей действительности до порождения другой сущности того же рода. И в то же время черное как качество не возникает: возникает черная вещь.

Если отличие сущности от качества Аристотель видит в том, что при возникновении сущности ей должно необходимо предшествовать актуальное бытие другой сущности (моделью для Аристотеля выступает здесь биологическое воспроизводство), то качество не требует актуальности другого качества: достаточно его потенциальности. Это место можно, на наш взгляд, истолковать так, что, если в плане сущностей новообразования нет, а есть только сохранение через замкнутое на род воспроизведение сущностей (человек возникает от человека – не раз подчеркивает Аристотель), то в плане качеств новообразование возможно. Это метафизическое различение мы обнаруживаем в аристотелевской теории миксиса, которая как раз и состоит в полагании образования у целого (через миксис или смешение) новых качеств, отсутствующих у компонентов, взятых до своего смешения.

Обратим наше внимание на то, что в отличие от сущности качество актуально не должно предварительно существовать для того, чтобы порождать другое качество. Это отличие качества от сущности характеризует специфику аристотелевского учения о качествах по отношению к средневековой схоластике, где качества превращаются в сохраняющиеся субстанции. Качественное изменение в связи с этим истолковывается не через циркуляцию субстанциального, данного в действительности качества, а как переход качества из возможности в действительность и наоборот. И если возможность отличается от действительности, – а именно в таком отличии смысл аристотелевского понятия возможности и на этом отличии Аристотель настаивает, критикуя мегарцев (Метафизика, IX, 3), – то это означает, что на уровне онтологической теории у Аристотеля нет субстанциализации качеств, или, говоря более осторожно, против нее у него имеется вполне определенный метафизический барьер. Действительно, в аристотелевской «Метафизике» и в «Категориях» мы не находим такой субстанциализации качеств, хотя известные онтологические и теоретико-познавательные предпосылки для этого имеются. Однако эти предпосылки носят весьма общий и косвенный характер, чтобы быть достаточным основанием для «дедукции» такой субстанциализации.

Наконец, последнее замечание в связи с этим текстом. Выраженное здесь отличие сущности от качества в их отношении к возникновению фиксирует их соотношение в генетическом аспекте. Статический аспект этого соотношения дается в плане иерархии значений сущего: качество всегда и во всех отношениях вторично в онтологическом плане по сравнению с сущностью, без которой оно не существует.

Текст из пятой главы VIII книги «Метафизики», который мы процитировали ранее, заслуживает более внимательного анализа. Во-первых, интересен сам статус качества, который здесь резервируется за ним. Качества зачисляются Аристотелем в разряд форм или образов (на примере белизны). Заметим, что именно цвета и, как правило, белый цвет играют роль наиболее часто встречающихся примеров качества у Аристотеля. Барр, исследуя природу качественного изменения у Аристотеля, заметил, что, «по-видимому, анализ цвета является излюбленным приемом Аристотеля при истолковании природы качества» [34, с. 474].

Это верное замечание, однако, не получило своего объяснения. Нам кажется, что дело здесь в специфике античного рационализма вообще, преломленного через особенности аристотелевского мышления, прежде всего через такую его особенность, как квалитативизм. Рациональное познание для Платона и для Аристотеля основано на понятии формы или «идеи» (εἶδος, ίδέα). Смысл этого слова (ίδέα) ясен, так как оно сохраняет свою семантическую связь с формами глагола ὁράω, означающего «видеть» (аорист 2 – εἶδον, инфинитив – ίδεἶν). В соответствии с этим форма – это то, что мы ясно видим в вещи, это самое отчетливое и ясное в ее «облике» вообще. В русском языке слово «эйдос», служащее наряду с «логосом» и «морфе» для обозначения понятия формы, хорошо передается словом «вид», а именно существенный и ясно воспринимаемый вид. Но вид вещи – это не только ее очерк, фигура, образ, но и «наполнение» рисунка вещи, ее окраска, цвет. Поэтому цвет входит в состав эйдоса вещи, в состав формы. Цвет тем самым выступает как рационально прозрачный компонент формы. Анализ качества на цветовых примерах и аналогиях показывает, что качество выступает у Аристотеля как особый аспект формы и в силу этого качественное знание как истолкование мира на языке качеств, оказывается вполне рациональным знанием, если исходить при его оценке из общеантичных представлений о рациональном. Кстати, заметим, что другое слово, употребляемое в значении формы – λόγος, – переводилось латинскими комментаторами как ratio и как forma.

Во-вторых, обратим внимание на