В.В.), однако оно не будет присуще [по устранении] фигуры или границы, но [и] не будет [присуще по устранении] первичного» (там же, 74а 39–74b 2). Свойство, которое исчезает только с устранением самого предмета как такового – с устранением фигуры или границ для треугольника, – и не исчезает при устранении свойств, не приводящих к устранению самого предмета, такое свойство является существенным, так как входит в сущность предмета, составляет «часть» сути его бытия. Прочие свойства акцидентальны.

Для треугольника акцидентальны, т. е. случайны и несущественны (могут быть присущи, а могут и не быть присущи[88]) такие свойства, как материал, из которого он изготовлен (например, медь), как равенство его сторон (например, равнобедренность) и т. д., а существенны те свойства, которые неотнимаемы от него без устранения его самого (например, определенная форма – замкнутая фигура, образованная пересечением трех прямых, равенство углов двум прямым). Эти существенные свойства являются одновременно и общими свойствами, т. е. свойствами треугольника вообще или всех треугольников. Существенное здесь означает также единое и общее, а акцидентальное – многое и частное.

Очевидно, что критерий существенности атрибута имеет две зеркально-симметричные формы: позитивную и негативную. Негативная форма, определяющая то, что устраняется при всевозможных вариациях предмета в пределах его самотождественности, является более операциональной. Действительно, осуществляя такое варьирование, мы сразу видим, что при этом утрачивается. Позитивное же нахождение существенного атрибута возможно лишь в самом конце всей этой операции, рискующей затянуться. Действительно, для точного определения, какой же атрибут существен, мы должны, во-первых, устранить все акцидентальные атрибуты, а во-вторых, проанализировать еще «остаток». Поэтому процедура выбраковки оказывается более простым в операциональном отношении процессом.

Нужно отметить также роль движения в этом процессе. Та структура, которая выявляется в процедуре мысленного варьирования, т. е. в процедуре мысленного движения, которой мы подвергаем пока еще для нас бесструктурный объект (τὶ), сама есть структура движения: «ядро» (субстрат движения, устойчивый носитель, то, что движется) и «оболочка» (то, что изменяется). Более того, мы можем сказать, что познавательный эффект здесь достигается резонансом двух движений – в самом объекте мышления (τὶ) и в мыслящем этот объект субъекте мышления, осуществляющем мысленное варьирование. Действительно, акцидентальное многообразие объекта создается движением. Так, медник придает треугольнику свойство быть медным, чертежник или архитектор делает его равнобедренным и т. д. Но движением же (правда, другим – «субъективным») это многообразие акциденций как результатов «объективного» движения и снимается. Иначе говоря, движение и «маскирует» сущность предмета, и «разоблачает», открывает ее. И основная познавательная проблема – как движение, по выражению В.И. Ленина, «выразить в логике понятий» [3, с. 230] – может решаться благодаря тому, что само мышление, «логика понятий», тоже есть движение, есть в принципе то же движение, то же самое движение.

Итак, движение в мышлении (мысленное экспериментирование) превращает неопределенный внутри себя, «бесструктурный» объект (τὶ) в структурированный предмет, наделенный дифференциацией, отчленением «ядра» (сущность) от «оболочки» (акциденции) (τὶ κατά τινός). Если τὶ означает нечто вообще, то τὶ κατά τινός означает «что-то о чем-то», «нечто о нечто», причем между этими «нечто» существует субординация: первое «нечто» – это атрибуты вообще, а второе – сущность, субстрат, подлежащее. Субъект-предикатная структура логического мышления и акцидентально-субстанциальная структура бытия, таким образом, взаимосвязаны. Их взаимосвязь обусловлена единством полагающего эти структуры движения[89].

Установление существенности качества вещи может идти и иначе, хотя этот принцип – мысленное изменение вещи и проверка ее на самотождественность – сохраняется. Действительно, выше мы рассмотрели те производимые мысленно изменения, которые оставляют вещь в сущности той же самой. Но можно себе представить существенное изменение, устраняющее эту вещь в самой сути ее бытия. Так, например, медный треугольник можно превратить в квадрат. В принципе – это просто особый случай той процедуры, которую мы уже описали. Но поскольку случай особый, он требует и особого анализа.

В текстах Аристотеля мы находим примеры такого рода испытания качеств на их существенность. Рассмотрим одно из таких мест, находящееся в первой книге сочинения «О частях животных». В этой книге Аристотель излагает и критикует натурфилософские теории своих предшественников, дающие определенный подход к пониманию живого. Излагая взгляды предшествующих философов, учивших о природе, Аристотель попутно выдвигает в ходе их разбора и критики свой подход, использующий прежде всего такие понятия, как материя и форма. Причем специфику своего подхода в противовес прежним «фисиологам», исследовавшим главным образом «материальное начало и его причины» (О частях животных, I, 640b 6–7), Аристотель видит в том, что «природа формы имеет большую силу, чем природа материи» (там же, 640b 38–39). Форма, как мы это уже отмечали, понимается Аристотелем как действующая причина становления вещей, по крайней мере для искусственного возникновения. Но форма является также причиной и в плане бытия вещи: в данном случае форма тождественна с сутью бытия вещи и есть принцип единства вещи и ее самотождественности (Метафизика, VIII, 3, 1042b 5–23, 1044а 35–1044b 1). Форма как причина бытия (в отличие от причины становления или возникновения) существует одновременно с действием, с тем, что ею как причиной вызывается. В этом аспекте форма наступает причиной в «структурном», а не в «генетическом» плане[90].

Излагая взгляды Демокрита относительно сущности живого, считавшего, что образ и окраска выражают суть бытия каждого животного и его частей, Аристотель выдвигает в качестве критерия проверки существенности этих качеств (образ и окраска) анализ такого события в жизни живого организма, как смерть. Демокрит приравнивает форму, т. е. суть бытия и причину бытия живого организма, иапример, человека, к образу и окраске. Но, возражает Аристотель, «ведь и мертвый имеет ту же самую форму внешнего образа, и все-таки он – не человек» (РА, 641b 45–47). В смерти исчезновение сути бытия данного организма, его полный разрыв с самим собой очевиден. Труп только по имени можно назвать человеком, «медная или деревянная» рука «будет рукой только по имени», «омонимно», говорит Аристотель. Смерть – изменение самой сущности живого. Поэтому любая гипотеза об определении этой сущности может быть проверена в опыте смерти. Так Аристотель проверяет гипотезу Демокрита, приравнивающего сущность человека к образу и окраске. Смерть же показывает, что эта гипотеза несостоятельна: человека нет, а выдаваемые за сущность качества сохраняются. Такая ситуация невозможна, так как исчезновение человека (смерть) есть исчезновение его сущности.

Этот способ проверки существенности качеств кажется слишком специальным: ведь способность к смерти принадлежит, по-видимому, живым организмам и только им. Аристотель это обстоятельство, конечно, осознает и, можно сказать, сожалеет об этом: «Мертвый человек является человеком лишь по названию… Но, – говорит Аристотель, – все это хуже обнаруживается в случае мяса и костей и еще менее зримо в случае огня