А когда вдруг в темницу дочка проскользнула — уговорила-то как-то тюремных стражей — отчаянная да встрепанная, рыдая, опустилась на колени на грязный пол возле ограды. Да сказала, что спасти не смогла и, рыдая, поклонилась головой до земли, он недолго думал. И отдал ей свое последнее сокровище. Как память последнюю об отце. Да извинился, что теперь скитаться ей, коли дальняя родня не примет, да не сбережет.

— Ничего, отец. Страшна беда, да не ты причина, — дочь сказала, — Я как-нибудь постараюсь жить. С Сакурако успели взять по шкатулке с украшениями. Как-нибудь выживем. Как-нибудь проживем. Ты прости меня, отец, что я не смогла спасти тебя, как бы кого ни просила из родственников столичных, да важных господ.

— Берегла бы себя лучше, — отец сказал ее, да вздохнул, — И постарайся столичным на глаза не попадаться. Беги из столицы. И как можно скорей.

— Не волнуйся отец: кое-кто из слуг не был дома в тот день. Если верность для них дороже жизни, они помогут. Поддержат меня и Сакурако.

Поклонилась опять, на коленях, да головой до земли. Более сделать ничего не могла. Лишь уйти. И выжить. Он просил ее только об этом. Только выжить. Да жить. Да простить нерадивого отца, что не защитил, что защитника ей найти не успел.

И казнить его собрались быстро, без особых расследований. На другое же утро. По-простому, у тюрьмы. Как какого-то бродягу. Император новый даже не уважил своим присутствием: более видеть его не хотел. Так ему передали. Вот, спрашивается, на что он ему верно служил? Ежели б воля его — не подчинился бы более никому. Ну да там, за Желтой рекой, уже, наверное, и не навоюешься.

Окинул взглядом толпу. Маловато. Словно нищеброда какого казнят. Мерзкий день. А военачальник, теперь уже бывший, не так хотел умереть. Совсем не так хотел умереть. А в своих многолетних мечтах видал страшный день, крики, шумы, вопли и почетную смерть в жарком бою. Не из-за клеветы собирался голову сложить. Совсем не из-за клеветы!

Юуси с порученьем пришел. Пришел передать, чтобы начинали. И взгляд его осужденный поймал. Грустный взгляд. Потерянный взгляд.

«Не волнуйся, сопляк, — подумал бывший уже военачальник, — Будешь ютиться у нечестного сброда — и еще посмотрим, кто из нас умрет красивей. Сдохнуть-то, в общем-то, дело несложное. Жаль, что я тогда тебя с низа вверх протащил»

Меч взлетел… и над его головой. Красиво и четко. Значит, палач не хотел его мучить. Может, все еще кто-то его уважал?..

И струя крови хлестнула Юуси по лицу, по глазам. Он не сразу проморгался, подтер горячую жидкость. Не сразу смог увидеть очертания мира. А когда увидел неподвижное тело, так сжалось что-то внутри, словно его самого ударили мечом.

«Хорошая работа! — сказал его новый хозяин, — Ну, иди мальчик, отдохни чуток. Что-то уж очень бледен ты сегодня. Полно. Не пристало воину так реагировать на казнь»

Юуси купил выпивки. Приличный такой кувшин. Место нашел подальше от домов и от людей. Луна сегодняшняя вышла какая-то тощая. Луна сегодняшняя была какая-то ущербная. И было так мерзко на душе. И это пойло, которое в первый раз глотнул, было тошнотворное на вкус. Не так он мечтал жить. Не так мечтал жить Юуси. Материнский подарок — родное имя — гласило, что он — «отважный воин». А он ввязался в какую-то подлую возню. Хорош был бывший военачальник. Сильный, смелый. О его подвигах ходили легенды. Да что-то было в нем такое… В этом невозмутимом человеке. Он даже умирать пришел спокойно. Он даже не шелохнулся, когда взлетело лезвие меча над его головой… стоял ровно, на покалеченной ноге стоял. И если б что-то можно было изменить в этом мире, учился бы Юуси драться у него. И радовался бы, выбери его этот сильный воин себе в ученики или слуги. Да только глупо теперь мечтать. Ущербная луна смотрит на него с небес.

«Хорошо хоть мать не узнает, каким подлецом я стал! — подумалось Юуси, — Она мечтала, чтобы я стал сильным — и защищал бы слабых и бедных людей. А что я… Что сделал я? И это мерзкая отрава нисколько не спасает упавший дух!»

— Что заскучал? Один чего сидишь, красавец?

Обернулся. Девица как-то странно одета была. Не из простых. А бродит тут одна. В руке кувшин сжимает… с очередным вонючим пойлом. Вот ей-то как раз совсем ни к лицу.

— Мне грустно, — сказала, усаживаясь возле него, — Составишь мне компанию? Хочу посмотреть на луну.

— Шла бы ты отсюда, госпожа, — проворчал, — Твои родители будут сердиться.

— Но такая чудесная ночь, — сказала вроде нежно, но что-то другое в голосе ее проскользнуло, — И почему же совсем чуть-чуть поговорить нельзя?

— Я не твоя служанка, чтоб болтать с тобой о всякой ерунде! — и проворчав, повернулся к ней спиной.

Отрава, которую хвалили за поднимание настроения, совсем не желала оправдывать свою репутацию. Она настроение отравляла еще глубже, вконец глубоко.

«И как это только пьют?!» — подумал с раздражением и отбросил от себя ставший ненужным кувшин.

Девица вначале сидела тихо, от дум тяжелых не отвлекала. Уж лучше бы сказала еще чего! Так подобралась, как будто для прыжка или удара… напряглась…

Едва успел перехватить за тонкое запястье. Сжал ее пальцы так, что вскрикнула. И точно, подобралась для удара. Сжимала в руке заколку с тонким острием!

— Отстань, мерзавец! — закричала, — Отпусти!

— Кто подослал тебя? — спросил он строго.

— Никто не подсылал!

Сжал так, чтоб пальцы хрустнули. И с ненавистью прошипела:

— Я сама… сама пришла. Я видела, как ты подбросил то письмо! Я глупая была и сразу отцу не рассказала.

И рванулась, отчаянно, не думая об в плен попавших пальцах. Такая не отстанет.

Отбросил от себя как зверя.

— Подумала бы о своей судьбе! — проворчал.

И ушел. Пошел. Она вскочила, рванулась. Нога запуталась в одеянии. Упала девчонка. И заревела. И стало от этого рева на душе еще гаже. Уж лучше бы догнала. Уж лучше бы проткнула своей заколкой. Но, может, у нее еще остался кто?..

Он шел и почти не думал. Было гадко-гадко. Сегодня умер достойный человек. Хороший воин. Из-за него. А если умрут двое… Что стало с его семьей? Вроде бы кого-то схватили. И, говорили, у бывшего военачальника не было сыновей. А значит, и позаботится об этой истеричной малявке некому.

Она ревела там же, где и оставил. Отчаянно, надрывно. Как будто лезвием по ушам, по животу, по голове. Склонился над ней, протянул руку, спросил:

— Есть где остановиться тебе? Хоть кто-то есть, кто тебя защитит? Я проведу.

И еле увернулся. Острие распороло ему лоб. Острая заколка. Могла бы и голову проткнуть.

Шарахнулся. И удар меча раскроил ему спину. Упал, съежившись. В последние мгновения нащупал сверток через одежду, как-то нащупал конец, достал. И сжал на последок. Последнюю частицу сумрачного детства. Последнюю частицу мамы.