Если бы не это, то Марселине, возможно, хватило бы ума извиниться, развернуться и уйти. Но теперь ей бросили вызов, и она не могла оставить другим последнее слово.

– И что же у тебя такое есть, чему я могла бы завидовать?

– Ой, думаю, мы все это знаем.

– Чему же? Твоему очаровательному дому? Твоей премиленькой машинке? Замечательному абонементу в спортзал? Прекрасной страховке? И обалденным расходам на детский сад? По крайней мере я заработала все, что имею. – «Марселина, остановись. Марселина, заткнись». Но остановиться она никогда не могла: – Нет, нет, это не я завидую. Это не я не могу смириться с фактом, что не самая любимая. Это твоя проблема. Ты завидуешь, а я живу полной жизнью.

– Вот только не надо все оборачивать в свою сторону и делать меня виноватой! Я не отправляла эту открытку, тут уж ничего не попишешь.

– Я тоже не посылала, но я не собираюсь оправдываться и объясняться, потому что тебе никто не может ничего объяснить, потому что ты всегда права, такая милая и славная, и все-то у тебя идеально.

Гул голосов на кухне, бас и пикколо, стих.

Слушайте, детишки. Ваша тетя – чудовище. Не ждите никаких подарков до окончания университета. Я оплачу вам психотерапевтов. Ирасема в слезах. Ее супруг Жуан-Карлос слез с пластикового стула и присел на корточки рядом с женой, поглаживая ее запястье. Ароматная праздничная фейжоада теперь отталкивала: запах врезался в память, изменился навеки. «Убирайся вон, Марселина, пока не нанесла рану сильнее, чем можно залечить». Но уже у двери она повернулась и изрыгнула напоследок:

– Хоть кто-нибудь из вас хотя бы на секунду подумал, может, тут что-то не так? Нет, вы все слепо списали на Марселину, да? Вы хоть на минуту допустили мысль, что творится нечто совершенно непонятное, и все очень, очень плохо? Да пошли вы. Вы мне не нужны, никто из вас не нужен.

Она захлопнула дверь с такой силой, с какой только смогла из-за слишком эластичного пластикового половика. Двери в лифте закрылись, оставив двухмерную полоску от матери, распахнувшей двери с криками: «Марселина! Марселина!» Затем она превратилась в линию, в молчание.

Ветер дул с холмов, уносил прочь низкие плачущие облака, сдувал верхушки серых волн. Чайки парили над пеной, растопырив лапки и слегка наклоняя крылья, чтобы держаться над водой. Красивые мальчики в симпатичных резиновых костюмах сидели, развалившись, на песке и ждали, когда небо прояснится. На украшенном черно-белыми узорами тротуаре Авенида Делфин Морейра Марселина поняла, что все еще сжимает в кулаке промокшие цветы. Она вынула одну орхидею из целлофана и кинула серферам. Те засмеялись, принялись махать ей руками. Она сажала цветы в щербатый от дождя песок Леблона, пока они не кончились. Началась приливная волна. Где-то в затылке нарастал шум, это был свист конца света, и слезы полились из пустот в ее черепе.

«Вы сказали, вы сказали, вы сказали. Но это была не я, это была не я». Но что?? Реалити-шоу? Даже когда она отчаянно, невзирая ни на что жаждала шока, потрясения, Марселина никогда бы не отправила такую карточку. Семья – никогда нельзя трогать семью. Но разве ты не делала того же в «Грязных свиньях»? Дружба заканчивалась, матери и дочери ссорились, семьи воевали?

На мосту через канал, который соединял лагуну с океаном, где кончался Леблон и начиналась Ипанема, она зубами разорвала пластиковую обертку на горлышке винной бутылки, вдавила пробку внутрь большим пальцем и принялась жадно пить импортное французское «Марго» за сто реалов. Велосипедисты и роллеры пялились на нее, проносясь мимо, колеса поднимали узкие волны дождевой воды. «Смотрите на меня, смотрите все, кто хочет». Дойдя до Арпоадора, она допило вино и выкинула пустую бутылку, та описала дугу в воздухе и приземлилась среди любителей спортивной ходьбы. Марселина откинула мокрые волосы с лица, чтобы сердито взглянуть на лица тех, кто на нее уставился.

– Что? Что?

Услышав короткий визг сирен, Хоффман с завыванием села прямо на землю и глазела на патрульную машину, словно та свалилась у ангела из-за пазухи. Женщина-полицейский помогла ей подняться на ноги. Капли дождя капали с козырька фуражки на поднятое лицо Марселины.

– У вас брюки заправлены в ботинки, – пролепетала Марселина.

– Поднимайтесь. Сколько вы выпили?

– Только вино, офицер, только вино.

– Вам должно быть очень стыдно за себя, еще и на публике. Вставайте.

– У меня красный пояс по капоэйре. Я могу вас выставить в очень-очень смешном свете. – Но рука полицейской на локте Марселины не дрогнула. Женщина повела Хоффман к машине, а ее напарник, широколицый мулатинью, трясся от смеха.

– Рада, что вам кажется это смешным, – пробурчала Марселина, когда ее с силой усадили в машину. – Ой, я вам всю обивку промочила. – Она попробовала вытереть капли рукавом. – А куда вы меня везете?

– Домой.

Марселина вцепилась женщине в форменную рубашку:

– Нет, не нужно туда, я не могу, она там.

Офицер быстро и решительно отцепила руки Мар-

селины.

– В таком состоянии вам нельзя находиться на улице. Куда вы хотите, чтобы я отвезла вас?

– К Эйтору, – сказала Марселина. – Отвезите меня к Эйтору! К Эйто-о-о-о-о-ору!

Он терпеливо поблагодарил офицеров, которые явно пришли в благоговейный трепет из-за того, что находятся в присутствии телевизионной знаменитости, и обрадовались, думая, какие истории теперь станут рассказывать. Марселина присела на верхнюю ступеньку крыльца, ручьи дождевой воды катились с морру, выраставшей за домом.

– К понедельнику это будет в журнале «Кень»[182],– проворчал Эйтор.

В том, что полуобнаженная женщина гарцует перед теми, кто смотрит с той стороны лагуны, есть скрытый эксгибиционизм, но, когда она же надирается и визжит возле черного входа – это совсем другое дело.

– Господи. Ты собираешься входить или как? За мной через пять минут приедет машина, а мне придется переодеться. Этому костюму конец.

– Точно, давай оплачем твой костюм! – закричала Марселина, глядя на промокшие под дождем плечи Эйтора, когда он прошел через раздвижные двери в спальню. – Моей чертовой жизни конец! Вот и все.

Эйтор швырнул ей полотенце. Она намотала его вокруг головы, как Кармен Миранда, но поднялась на ноги, вернее, на блестящие туфли-лодочки и осторожно-осторожно поковыляла в спальню. Эйтор стоял в трусах и носках, повязывая шелковый галстук, который Марселина привезла ему из Нью-Йорка. Она стояла, и с нее капало на ковер.

– Думаешь, это что-то типа аше, магической силы, которая может принимать разные формы?

Эйтор натянул брюки и проверил стрелки:

– Ты о чем?

Марселина скинула туфли, а Эйтор, наоборот, надел ботинки, пользуясь рожком из панциря черепахи. За туфлями последовали джинсовые капри. Марселина упала на кровать, пока пыталась высвободить ноги из штанин.