открытым небом с пастухами и прирастать мудростью и ученостью, – но было уже поздно. Место найдено, и вряд ли этот ребенок будет здесь ждать вечно. Он двинулся к ребенку, осторожно ступая, словно по тонкому льду. Он преодолел так половину пути и внезапно остановился, как будто передумав. Снял куртку и ботинки. Песок был горячий, солнце жгло. Теперь ребенок был лучше виден, и Лавстару показалось, что он его узнает. Он двинулся дальше – осторожно, как подходят к злой собаке.

– Привет, – произнес Лавстар нерешительно.

Ребенок посмотрел на него, но не ответил.

– Что это у тебя?

Ребенок раскрыл ладонь. На ней лежало семечко.

– Можно посмотреть? – спросил Лавстар дрожащим голосом.

Ребенок покачал головой.

– А почему нельзя? – спросил Лавстар.

– Я его охраняю.

– От кого?

– От тебя, – сказал ребенок.

– Нет-нет, не может такого быть, – возразил Лавстар.

– А что ты хочешь с ним сделать?

– Я сам буду его охранять, а ты сможешь пойти поиграть.

– А мы играем? – спросил ребенок и улыбнулся, но улыбка не доходила до глаз. – Тогда ты будешь водить.

– Что?

– Вот! Тебе водить! – Ребенок дотронулся до него рукой, в которой прятал семечко.

Лавстар закричал, потому что сквозь его тело что-то прогрохотало, как молния, следом прокатился устрашающий шум, похожий на гул бурного потока, а потом раскрылись хляби, и через него понеслись бесчисленные голоса, шепоты, плачи и мольбы, сто тысяч голосов, как будто град по жестяной крыше, сто миллионов голосов, перебивая друг друга, проносились сквозь него, отдаваясь в голове эхом, так что он не разбирал ни единого слова, не понимал языков, ведь они все звучали одновременно, а иногда то один голос колол его, словно иглой, то другой прокатывался по сердцу, как жгучее стрекало медузы, и он корчился, а еще тысяча голосов разом жалила его, словно пчелиный рой, наполняя сердце болью, тоской и скорбью, а водопад слов продолжал обрушиваться в него, крутя его сердце, как мельничное колесо, силой плачущих наперебой голосов, которым он не мог ответить, которых не мог утешить, потому что они были неостановимы и неслись бесконечно, старые голоса, надтреснутые голоса, детские голоса, чистые, как родник, а потом смешивались в один глинисто-бурый поток, в ледниковый ручей, набухающий темной водой после оттепели, и у него на лбу выступал пот, словно брызги воды, а из глаз текло, как из решета, и казалось, что водопад никогда не перестанет греметь, потому что пусть прикосновение длилось всего один миг, но каждый день его был как тысяча лет, а значит, поток рвался сквозь него сто часов, и все это время боль в груди была такой неописуемо сильной, что он бы умер, если бы не хватался крепко за то единственное чувство, что несли с собой все эти голоса: надежду.

– Ты не будешь играть? – спросил ребенок.

Лавстар едва дышал, не понимая, что случилось. Его грудь как будто налилась свинцом. Прошла всего секунда. Неподалеку стояли люди, словно ничего не произошло. Весь мир остался на месте. Он вытер пот и слезы с лица.

– Ты все еще хочешь это семечко? – спросил ребенок.

Лавстару в глаза капал пот, он смахнул капли и посмотрел на солнце. На горизонте кроваво-красными искрами переливался «пояс миллиона звезд».

Ребенок посмотрел в противоположную сторону. И указал на восток:

– Ты его получишь, если отдашь мне звезду.

Лавстар посмотрел на восток и узнал звезду, стоявшую низко над иссеченными песком горами. Это была его звезда, LoveStar, которая первой появлялась на вечернем небе. Он посмотрел на семя в протянутой руке ребенка и кивнул. Он ничего не сказал, только кивнул, порылся в карманах и достал листок Ямагути. На его обороте он начертил тремя линиями горы и пустыню. В небе нарисовал одну звезду. И написал ниже: «Звезда LoveStar, которая светит из облаков, принадлежит этому ребенку».

Ребенок переложил семечко на ладонь Лавстару, и мир перед его глазами вздрогнул. Ребенок убежал куда-то. Исчез. Нет, остался за спиной, замер в движении, а Лавстар стал обходить его, потому что этот ребенок напомнил ему мальчика, которого он знал в детстве, напомнил старую фотографию бабушки, ребенок выглядел в точности как его дочь и одновременно как старик… но он не закончил мысль, потому что внезапно утратил власть над временем. Справа время остановилось, и в небе зависла птица – но под ней вырос и разрушился дом, потом вырос и развалился другой, а вокруг взрослели и склонялись под тяжестью лет люди, росли и увядали цветы, тянулись вверх и падали от гнили деревья, – а птица все так же висела в воздухе. Небо затянули облака, а солнце носилось по небу круг за кругом за кругом, как будто земля была голубым кулаком, а солнце – желтым камнем в крутящейся праще, а потом из него выкатился ледник, словно белый корабль, и смел все на своем пути, отправив города и дороги, горы и аэродромы в глубину моря. С его кромки над водой откалывались айсберги, заполняя мир до горизонта, и лед покрыл всю землю, которая побелела, как сжатый кулак, и все крутила солнце в праще, так что дни мелькали, как вспышки света на танцполе, и вот ледник отступил и волны стали бить в берега и бить в берега и бить в берега, и не осталось ничего – ни машин, ни домов, и наконец рука отпустила пращу и солнце улетело в космос, превратилось в маленькую тусклую звездочку, и настал мрак.

Лавстар стоял среди пустыни. Ребенок уставился на него глазами, которые казались то голубыми, то карими, то зелеными, и семечко упало Лавстару в ладонь всего одно мгновение назад. Ему казалось, что он видел этого ребенка раньше, но он не мог понять где.

«Прадедушка, – подумал Лавстар. – Этот ребенок совсем как я».

Ребенок пошел босиком по песчаному морю, преодолевая его волны, пока его голова не скрылась совсем за очередным гребнем.

Черная, словно солнце.

Отрок в далекой долине

У Сигрид и Пера было назначено свидание в 8 вечера в маленьком кафе в верхней части скальной стены комплекса, с видом на озеро Хрёйнсватн. С этого момента жизнь Сигрид должна была перемениться раз и навсегда. Она надела белое платье, поднялась на лифте и села за столик, откуда лучше всего было видно гнездо соколов на каменном уступе под окном. Немного подросшие птенцы пищали, но тут вернулась их мать, неся в клюве куропатку-тундрянку. Малыши жадно разорвали добычу на куски.

Сигрид ждала, стрелка часов приближалась к восьми. Она ничего не ела по