– Даже если нет, то все равно скоро забуду. Мне придется носить подгузники. Я буду сидеть в собственных испражнениях и моче, пока кто-нибудь не придет поменять мне подгузник. Буду смотреть в окно своей отдельной палаты в каком-нибудь дорогом доме призрения в Вашингтоне или Виргинии, даже не понимая, на что я смотрю. Соображения останется только на то, чтобы смутно осознавать, что я потеряла себя и уже никогда не найду.

Правь, Дискордия! – думает она.

У нее по щекам текут слезы, но голос остается твердым.

– Я могла бы сказать, что придумаю способ покончить с собой, когда мы вернемся на нижний предел, только я сомневаюсь, что смогу что-то придумать и уж тем более осуществить. Я могу вовсе забыть, что мне надо покончить с собой. И, Кэти… Мне всего шестьдесят четыре, и физически я здорова. Я могу прожить еще десять лет, пока меня не прикончит какая-нибудь пневмония или новая мутация ковида. Может быть, даже пятнадцать или двадцать лет.

– Гвенди, я все понимаю, но…

– Пожалуйста, не обрекайте меня на такое существование, Кэти. Послушайте. Когда я была маленькой, родители купили мне телескоп. Я часами смотрела на звезды, обычно – с папой. Но однажды и с мамой. Мы смотрели на созвездие Скорпиона и говорили о Боге. Я хочу улететь вместе с пультом, Кэти. Хочу направить микроракету на созвездие Скорпиона и знать, что когда-нибудь, через много миллионов лет, я все-таки до него доберусь. – Она улыбается. – Если есть жизнь после смерти… а моя мама верила, что есть… моя душа будет там. И когда-нибудь встретит мое прекрасно сохранившееся тело.

– Я понимаю, – говорит Кэти, – и в другой ситуации я бы не возражала. Но подумайте и обо мне тоже. Подумайте, что со мной будет потом. Я потеряю свой пост, потеряю работу – которую очень люблю, – и вряд ли все ограничится только потерей работы. Возможно, меня посадят в тюрьму.

– Нет, – говорит Гвенди. – Никого никуда не посадят, если все остальные согласятся с моей задумкой. Сэм, Джаф, Реджи, Адеш, Берн, Дэйв и док. А они согласятся, потому что тогда не будет расследования, которое закроет программу космического туризма «Тет корпорейшн» как минимум на год. Или на два года. Или даже на пять лет. У «Тет» идет гонка со «Спейс-Икс» и «Блю ориджин». И с этим британцем Брэнсоном. На счету каждый день. Вы же не хотите, чтобы «Тет корпорейшн» отстала от конкурентов на годы?

Кэти хмурится.

– Не понимаю, о чем вы… – Она умолкает на полуслове. – Уинстон. Вы говорите об Уинстоне.

– Да. Потому что любая история для объяснения его смерти все равно вызовет подозрения.

– Внезапная декомпрессия…

– Даже если Дэйв Грейвс сможет перенастроить бортовые компьютеры, чтобы они зафиксировали декомпрессию – в чем лично я сомневаюсь, – такая авария неминуемо приведет к закрытию МФ-1, – говорит Гвенди. – Все планы космического туризма – и в «Тет», и в «Спейс-Икс» – будут отложены на неопределенный срок. И, конечно, начнется расследование в отношении вас и всего экипажа. – Гвенди на секунду умолкает и выдает свой главный козырь. Самый сильный аргумент она приберегла напоследок, как всегда делала на заседаниях многочисленных комитетов. – И есть еще я. Меня будут допрашивать, и поскольку мой разум стремительно затухает, кто знает, что я могу наговорить?

– Боже правый, – бормочет Кэти и хватается за голову.

– Но есть решение.

Это еще одна хитрость для политических заседаний, которой Гвенди научилась от Патси Фоллетт. Сначала стукни их по башке кувалдой, говорила Патси, а потом предложи обезболивающее.

– Какое решение? – Кэти глядит на нее с недоверием.

– Наш завтрашний выход в открытый космос не согласован с нижним пределом, так? О нем знают только Шарлотта Морган и экипаж «Орла».

– Да, все верно…

Гвенди отпивает какао. Оно очень сладкое, вкусное и пробуждает воспоминания о летних утрах в Касл-Роке с папой. Она ставит чашку на стол и наклоняется к Кэти, зажав ладони между коленями.

– Мы с вами не выйдем в открытый космос.

– Не выйдем?

– Нет. Выйдем мы с Гаретом, втайне от вас и всех остальных. Мы с ним подумали и решили, что справимся самостоятельно. А поскольку мы явно неопытные астронавты, мы забыли пристегнуть тросы или еще что-нибудь. В общем, что-то пошло не так, и нас унесло в пустоту.

– Зачем бы вам это делать? Это же просто безумие.

– Куда пропал экипаж «Марии Целесты»? Что случилось с командой «Кэрролл А. Диринг»? – Память Гвенди пока работает четко; она не вспоминала о «Кэрролл А. Диринг» с восьмого класса, когда писала сочинение о прочитанной книге. – Никто не знает. И если вы ввосьмером сможете сохранить все в секрете, то никто не узнает, почему мы с Уинстоном решили выйти в открытый космос, никому ничего не сказав.

– Гм, – хмыкает Кэти. – Если рассуждать здраво…

– Именно так и надо.

– Это сразу решит две проблемы. Нам не придется придумывать объяснение странной смерти Гарета Уинстона, и нам не надо бояться, что вы скажете что-то не то, если ваше… э… состояние будет прогрессировать.

– Шарлотта Морган вам поможет, – говорит Гвенди. – Она возьмет на себя руководство опросом команды и подтвердит вашу историю по вполне очевидным причинам. И ей, конечно, захочется прибрать к рукам этот зелененький дезинтегратор.

– Это уж наверняка. Мне надо подумать.

Гвенди берет Кэти за руку и легонько сжимает.

– Нет, – говорит она. – Не надо.

Вернувшись в свою каюту, Гвенди садится за стол, включает диктофон на телефоне и сразу же начинает наговаривать сообщение. Нельзя терять ни минуты, действие шоколадки может закончиться в любой момент. Впрочем, то, что ей надо сказать, много времени не занимает. Выключив запись, Гвенди пишет коротенькую записку. Прикрепляет ее к телефону канцелярской резинкой и кладет телефон в плотный конверт с клейким клапаном. Уже собирается его запечатать, но, секунду подумав, кладет внутрь еще кое-что. Затем заклеивает конверт и пишет на нем большими печатными буквами: «АДЕШ».

Она снова ложится в постель и засыпает с надеждой, что ей не приснится чудовище по имени Бобби и что когда она завтра проснется, ее разум проснется вместе с ней.

В 06:00 весь экипаж собирается в конференц-зале. Кэти доходчиво излагает сложившуюся ситуацию – кратко, четко и по существу, – как не смогла бы изложить сама Гвенди теперь, когда действие ночной шоколадки почти прошло. Здесь собрались умные люди, которые все понимают. В частности, они понимают, что предложенное Гвенди решение избавит их от многих хлопот, и расходов, и вероятных слушаний в сенате, которые будут безжалостно освещаться на национальном телевидении.

Остается только один важный вопрос, и его задает Реджи Блэк: