На поиск нужной бумаги у Сони ушло минут десять, и все это время я беспрестанно дымил, прикуривая одну сигарету от другой. Наконец она нашла. Я запомнил время и место, допил остывший чай и поцеловал Василька в щеку.

— Спасибо. Все очень вкусно. Мне надо срочно уехать. Я вернусь вечером.

«Если, конечно, вернусь», — про себя внес я поправку в планы на будущее, сунул пояс с «ласточками» в рюкзачок и замешкался в прихожей, дожидаясь, пока она, приподнявшись на цыпочки, не поправит загнувшийся воротник моей куртки, и опять отметил про себя, что движения ее пальцев, а потом и ладоней, стряхивавших с моих плеч несуществующие пылинки, настолько инстинктивны и машинальны, будто она проделывала эти процедуру великое множество раз и все нюансы проводов мужчины, покидающего ранним утром дом, просто осели в ее подкожных тканях.

— Что ты сказала? Извини, я не разобрал. Говори медленней. Мне надо привыкнуть.

«Что приготовить на ужин?»

Вопрос этот, проплывший на ее губах, меня покачнул — мне его не задавали, наверное, лет уже сто, даже Голубка никогда не отягощала себя такими заботами, она была слишком легкокрыла, порывиста, слишком устремлена в небо, чтобы думать о чем-то приземленном, вроде хлеба насущного, сама питалась чем бог послал — сухариком под красное сухое вино, глотком пива с ломтиком чипса — и жила одним мигом, не видя ничего дальше того момента, когда мы вечером ляжем в постель, обнимемся и начнем питаться друг другом: алчно и беспамятно, с каким-то предсмертным отчаянием, как будто все это происходит между нами в последний раз, и ничего не помнила наутро, приветствуя первый свет каким: то глубоким гортанным клекотом, прежде чем начать тормошить меня.

— Черт возьми, — сказал я.

«Что?» — спросили ее глаза.

Черт возьми, я начал забывать, как Голубка выглядит.

7

В запасе было много времени, но ноющая боль в плече, которая вдруг возникла, едва я услышал упоминание про волоокую матерщинницу, подсказывала маршрут следования, она нарастала, словно притягивая меня к источнику этой боли, гнездящемуся где-то вне меня, и начала мощно пульсировать, отдаваясь в немеющую левую руку, когда я очнулся наконец от вязких пут ступора, обнаружив, что стою на обширном пятаке асфальта, где автобусы свершают свой конечный круг, прямо напротив длинного ряда торговцев кладбищенской рассадой.

— Он скоро появится, — подумал я вслух, выключая двигатель и стаскивая с головы шлем.

— Что? — спросила крайняя в ряду женщина с выцветшим лицом, поправляя разложенные на тарном ящике кулечки, свернутые из пропитанных влагой газет, в которых покоились пухлые куски почвы, проточенной корневыми капиллярами настурций.

— Да так, ничего, — сказал я, поднимая взгляд к латунному небу. — Кукушка кукует.

— Кукушка? — Она проследила мой взгляд и прислушалась. — Хм, чудишь ты, парень… Откуда тут кукушка?

— Да так, залетная, — махнул я рукой в сторону ограды оптового рынка, которую обтекала узкая жила дороги, тянущаяся мимо кварталов Нового Косино и впадающая в конце концов в обширную, мерно гудящую базарным гулом торговую площадь у станции метро «Выхино». — Если не уселась пока в свое гнездо, то, значит, скоро усядется.

Наверняка так: это опытная кукушка, профессиональная — в этом был случай убедиться там, в Строгино, где в чаще кустарника остался лежать Боря, и потом на дачной аллее, где во лбу Малька вспух кровавый бутон, — она подлетит на место загодя, усядется на свою укромную, надежно укрытую от посторонних глаз зеленью ветвь, затаится, не дыша, не двигаясь и с неподвижной кроной дерева сливаясь, и терпеливо станет ждать удобного момента, чтобы нажать на крючок спуска.

В пространстве Николо-Архангельского кладбища я ориентировался неплохо, участок располагался в старой его части, куда можно было добраться, держась левее основной территории, в старом лесу, сквозь который неторопливо пробиралась лента выщербленного асфальта, подтекавшего к тупику, откуда гробы к дальним могилам приходилась таскать на руках, пробираясь узкими тропами между плотно стоявших оград.

Раскрошенная тень от крон обступавших дорогу старых вязов сонно шевелилась на асфальте, я медленно брел вперед, чутко прислушиваясь к голосам и шорохам старого кладбища, не столько зрением, сколько, наверное, поверхностью кожи улавливая малейшие колебания в сладковато пахнущем кладбищем желтом воздухе, блуждавшем меж стволов и сонно облизывающем пыльный камень надгробий, и отметил про себя, что справа от дороги, в глубине леса, бродит какой-то человек, за зеленью кустов невидимый.

Он показался на мгновение и растворился, но боковое зрение успело срисовать очерк его фигуры и отложить его в память.

На тупиковой полянке ковырялась в земле парочка сонных землекопов в тотально вылинявших клетчатых рубахах: выворачивая наизнанку рыжее нутро глинистой почвы по периметру могильной ямы, они явно не торопились, хотя верхний край ямы доходил им разве что до колен.

— Ничего, успеется, — буркнул один из них, уловив мой интерес к их трудам.

— До двух?

— Ага, до двух. Еще есть время. Успеется.

— Генерал? — спросил я.

— Да хоть маршал, — смачно сплюнул он. — Все там будем.

— Это точно.

Я повертел головой, оглядывая окрестности. Могила на самом краю полянки, траурный кортеж встанет на дороге, далеко нести гроб не придется — уже легче.

И участникам траурной церемонии легче, и той кукушке, которая засядет где-то неподалеку, дожидаясь удобного момента, чтоб прокуковать свою короткую песенку. Деревья расступались в этом месте, словно отшатываясь от сетчатой ограды территории, за которой громоздилось несколько, мусорных куч. За ними — пологая плошка высохшего болотца, его дальний край довольно круто взбирается на пригорок, поросший чахлым кустарником.

Я прикинул расстояние до загривка холма — метров пятьсот. Идеально. Сектор обстрела узок, но совершенно чист: тупиковая полянка лежит перед тобой как на ладони.

— А что там? — спросил я, указывая на взгорок.

— Ничего, — сказал землекоп. — Родные просторы — поле, грунтовая дорога. Она ведет к гранильной мастерской.

— Идеально, — опять подумал я вслух.

Сказал свое заветное «ку-ку», собрал вещички, сел в машину и уехал. И даже будет время, чтобы сделать напоследок пару затяжек с чувством исполненного долга: пока народ очухается, пока поймет что произошло… А определить, откуда стреляли, и вовсе смогут разве что менты, которые подтянутся на место в лучшем случае через час.

Осмотр пригорка окончательно развеял сомнения: стрелок расположится именно здесь, скорее всего слева от куста бузины.

— Что-то людей не видать, — сказал я, вернувшись к могиле и окинув взглядом пространство старого участка.

— Да сюда вообще редко кто забредает, — пожал плечами землекоп. — И потом, будний день. Работают люди.