— Это что, правда?

— Правда.

— Ну, тогда все, Свет.

— Как все? Я не женат.

— Что значит, не женат?

— Я никогда на ней не женюсь.

— Что значит, не женишься?

И прямо сказала, что между нами все кончено. Настолько я была потрясена его поступком.

Потом, уже после смерти Рихтера, Нина Львовна сумела оформить задним числом их брак. Коррупция ведь и раньше была. Нина привела свидетеля, который подтвердил, что брак между Дорлиак и Рихтером был заключен, но свидетельство о браке утеряно…

Но все это случится потом. А в сороковых, когда я узнала о случившемся между Светиком и Ниной, все было иначе. Это известие перенесло наши отношения в совершенно другой пласт.

Кроме того, это было уже после трагедии Светика с родителями. После предательства мамы сама идея брака стала для него эфемерной. Она была истерзана и истоптана.

И знаете, когда Слава начал жить с Ниной, мне стало легче. Потому что я могла был одна и попытаться пережить уход мамы.

Потом мы, конечно, со Светиком объяснились. И наши отношения вернулись на прежний уровень.

Для меня он никогда не будет Рихтером. Для меня он был Слава, Светик, Светляк.

Как только мы первый раз увиделись, у меня сразу появилось чувство, что я его знаю уже очень давно. Мы мгновенно подружились.

Когда Рихтер стал жить у нас, дружба перешла во влюбленность. А потом и в любовь.

* * *

У него все время были какие-то романы. И весь тот бред, который накручен вокруг его якобы гомосексуальности… Это абсолютно извращенное понимание его натуры.

Мы с ним откровенно обо всем говорили. Когда затронули эту тему, он сказал: «Випа, мне может кто-то нравиться из мужчин, но это лишь эстетическое чувство, лишь какая-то дружеская влюбленность. Как Гамлет и Горацио, или дружба принца Карла у Шиллера… Физические же отношения между мужчинами мне чужды».

Светик любил женщин. Я знала одну пианистку, в которую он был влюблен. Она старше его была. Потом где-то в Баку у него случился роман. Часто это происходило из-за вежливости Светика. «Я не могу видеть, как женщина унижается», — говорил он.

Что только о нем не пишут! Кроме одного — правды.

Его первой любовью была балерина де Плер. Она служила в одесском театре, куда 17-летнего Светика устроили тапером. Муж моей сестры Игорь Шафаревич говорил: «Рихтера можно было с таким же успехом устроить тапером в публичный дом».

Светик влюбился в эту балерину, страдал, чуть ли не вены хотел резать. Она над ним издевалась, относилась по принципу: «Мальчишка-паж, иди туда, иди сюда».

Мне Святослав потом рассказывал: «Ко мне очень мило относились мужчины из балета. „Какой прелестный мальчик“, — говорили. Тогда я не понимал истинную природу их симпатии. Но они ничего такого себе не позволяли. И я к ним тоже очень хорошо относился».

Отклонения были у Нины. Я не берусь судить, но молва светская говорила, что ее настоящей любовью была художница Елена Ахвледиани.

Я, конечно, во всех этих делах не искушена. Но помню, в лагере было довольно распространено лесбиянство, когда женщина смотрела на женщину с вожделением.

Мы обо всем говорили со Светиком, я рассказывала ему и об этом тоже. «Для меня это было страшно», — говорила я.

И он соглашался. Говорил: «Для меня тоже. Неужели ты думаешь, что я могу допустить какие-то физические отношения с мужчинами? Нет!»

* * *

Удивительная история приключилась несколько лет назад. У меня дома зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала голос Митюли. Это было 20 марта, в день рождения Светика.

— Вера, вы знаете, какой сегодня день?

— Конечно знаю, Митюля.

— Я нарочно решил позвонить вам именно сегодня. Потому что кроме вас и Славы у меня никого нет.

Почему он так сказал, для меня так и осталось загадкой. При этом о Нине он почему-то не вспомнил.

Хотя был ее истинной страстью. Но тут у меня к Нине скорее сочувствие. Я даже ее перед Светиком в чем-то защищала.

«Это шекспировские страсти», — говорила.

Но он возражал: «Это не Шекспир. А Шарль де Лакро, „Опасные связи“».

* * *

Видите, какая судьба. Вы же знаете, что у меня никогда не было мужа и, естественно, детей. И Светик был для меня единственным близким, во всех отношениях, мужчиной. И могу сказать, что он был совершенно нормальным.

Выражение «make love» раньше означало «ухаживание». Для меня Светик в близких отношениях — это всегда ласка и нежность. А все остальное…

Мне говорят: «Вы любили Юру Нагибина».

Да, любила, но это было другое чувство. Он мне, скорее, нравился.

* * *

Юрку я тоже часто вспоминаю. Его ведь не жаловали родители первой жены, не хотели признавать. Зато когда он начал печататься, Асмус меня уже спрашивали: «Ну вы ведь знаете нашего Юрку?» Но с их дочерью он вскоре расстался.

Дольше всего задержался с Беллой. Какой она была красивой! А когда выпивала и начинала вас задевать, то становилась похожа на татарского воина, она ведь наполовину была татарка.

Беллу очень интересовали мои лагерные истории. Одну из них она даже записала.

Я рассказывала ей о том, как в заключении жили плененные немцы. Уже после Победы их арестовывали прямо в Берлине. Женщины, например, отправлялись в магазин за продуктами. Их хватали и приговаривали к нескольким годам лагеря «за измену родине». Эти немки потом не могли понять — какой именно родине они изменили?

Вместе со мной сидела одна немецкая старушка, которая, как говорили, приходилась правнучкой Гете. Вообще, немцы были удивительные люди. Во всем привыкшие к порядку, они слушались даже наших бригадиров.

Родственница Гете тоже хотела проявить себя перед бригадиршей и предложила вывозить с территории лагеря нечистоты.

Но лошадь, которую ей выделили, категорически отказывалась выполнять команды немки, так как понимала только русский мат. Старушка обратилась ко мне с вопросом, что такое мат. Я объяснила, что это очень плохие слова, в которых чаще всего склоняется самое святое слово — «мать». Но немка не испугалась: «Я же все равно не буду понимать, что говорю. Зато смогу честно выполнять свою работу».

И попросила бригадиршу обучить ее русскому мату. «Там-тара-рам!» — говорила бригадирша и заставляла немку повторять за собой. «Тям-тяря-рям!» — произносила старушка. «Да не „тям“, а „там!“» — ругалась бригадирша.

И, в конце концов, немка заговорила матом. Когда лошадь услышала привычные слова, то двинулась с места и работа пошла. К нам потом приезжали даже из соседних лагерей, чтобы посмотреть, как «перековывают врагов».