Поднялись и другие, включая веселую молодежь, а гармонист все уверенней набирал раскрученные чужеземной мелодией обороты, и праздник вновь разогнался до опьяняющей одури, какой никто еще из Мирских не пробовал в жизни своей. Но Розе Марковне уже было наплевать, ей нравилось то, что происходило на ее глазах, ей было хорошо и радостно оттого, что эти люди любят ее и она любит их, новую свою родню, этих веселых и трогательных чудаков из далекой Читы, расположенной где-то на самом краю географии. Не знала вот только, дальше от Москвы это будет, чем Магадан, или ближе…

…Так и летела она, одуревшая, пока не столкнулась с Семой. Тот стоял к ней спиной и не слишком правильно был одет, потому что телогрейка была явно несвежей, да и сам Семен Львович был нечесан и недостаточно тщательно выбрит. Рядом с ним сидела сторожевая овчарка и внимательно следила за происходящим. В дверях, привалившись плечами к дверному косяку, стоял солдат военизированной охраны, в форме и с автоматом за плечом. Он лениво окидывал взглядом свадьбу, позевывая и мимоходом бросая взгляды на часы. Заметив Розу Марковну, расплылся в улыбке и кивнул на зэка Мирского – все, мол, в порядке, Роза Марковна, продолжайте, пожалуйста, время ваше не вышло еще. Мирская вежливо улыбнулась в ответ солдату и протянула руку, чтобы погладить овчарку. Та, однако, на приветливый жест не повелась, а довольно лениво оскалилась, предъявив желтые зубы. Солдат сочувственно развел руками, мол, ну что тут поделаешь, бабушка, – служба. Роза Марковна понимающе кивнула – ясное дело, служба.

– А Юлька-то наша – как тебе? – с серьезным выражением лица поинтересовался у жены Мирский. Но ответить не дал, сам же и пояснил: – Лично мне – очень по душе. Стукалины, между прочим, из древнесибирского рода происходят: местные наши уже в то время знали, когда Вилька у нас не родился еще. Там много чего про здешнюю жизнь знают, Роз. Это только на словах кажется, что они проще. На самом деле нам с тобой еще учиться и учиться, голубушка, – он кивнул на середину свадебного карнавала, где вовсю отмолачивала чечетку Танюша Кулькова. – Вон и Танечка тебе подтвердить может, она у них тоже на учете состоит, в третьей роте, мне кажется, в охранной. Но присяги не давала, она из вольнонаемных, по гражданскому ведомству.

– А ты домой-то успел заехать, Семочка? – с тревогой спросила Роза Марковна: – А то здесь не вся еда для тебя подходящая, знаешь?

– Да мне и не надо, – вяло отреагировал Мирский и кивнул на солдата. – Мой вертухай с местным шеф-поваром договорился, тот подаст нам с тобой какао с топленкой и мацой, отдельно, – он кивнул на проем двери, где подпирал косяк солдат, – и еще по порции лобио от Коры Зеленской, помнишь?

– Фасоль красная или зеленая? – решила уточнить Роза Марковна, прекрасно понимая разницу между молодым и зрелым лобио.

– Тихо, – цыкнул муж и доверительно шепнул – Молодая – до десяти лет, а зрелая – без права переписки. В кабинет пойдем, там и потолкуем. А потом мне Вилена покажешь, а то я давно уже хотел с ним про Юльку нашу поговорить и вообще про всех наших Стукалиных.

– А что такое? – с беспокойством в глазах спросила Роза Марковна. – Что-нибудь случилось?

Мирский задумчиво пожевал губами:

– Не то чтобы случилось, а просто я подумал, может, нам тоже к древнесибирскому роду присоединиться, а? И стать Стукалиными, как все нормальные люди? Через Юльку. Слиться и залечь. Как тебе такое, Розанька?

Роза Марковна опасливо взглянула на солдата, но тот понимающе кивнул и согласно сжал веки. Затем разжал и игриво глянул чуть вбок, через плечо, на автомат. Затем уже серьезней кивнул Мирскому и кистью руки сделал жест опрокидывания стакана в рот.

– Все, голубушка, – забеспокоился Сема. – Какао, судя по всему, принесли. Идем, а то не успеем, – и быстрым шагом двинул в сторону солдата. Тот пропустил его внутрь, сделал глазами овчарке и тоже скрылся в глубине проема. Пес вскочил и моментально проскользнул туда же. Роза Марковна растерянно посмотрела вслед мужу, псу, солдату и направилась вслед за ними. Однако дверь оказалась плотно притворенной, без единого на ней замка. Мирская толкнула ее от себя, затем потянула к себе – безрезультатно. Она оглянулась по сторонам, ища помощь. Но и сзади нее, и вокруг, и нигде больше уже не было никого. Банкетные столы были прибраны, рядом стояли опорожненные ведра из-под холодца, отдельно – стопки с мытыми стаканами, а под столом, аккуратно сдвинутые один к другому, лежали твердые туфельки, в которых Таня Кулькова, мать ее Вилена, неистово била чечетку в центре прошлого веселья.

– Се-е-емочка, – позвала Роза Марковна, зная точно, что никто уже на зов ее не откликнется, – Сема…

Никто и не отозвался. Тогда она взяла в руки Танины туфли и стала бить ими и колотить вслед исчезнувшему Семену Львовичу, вслед проклятой собаке и неизвестно откуда пришедшему в их с Семой жизнь ленивому солдату с автоматом. Она била, и била, и била…. до тех пор, пока не проснулась в своей постели, у себя в спальне, в Семином Доме в Трехпрудном…

Перед тем как уже ехать к поезду, все читинские Стукалины заехали в последний раз повидаться с Мирскими и проститься. Снова зашли по-шумному, но уже как окончательно свои, родные. Дед по материнской линии шутейно приобнял Мирскую и, незаметно кивнув на живопись, прощально вышепнул на ухо персональное пожелание:

– Ты, Розочка, мазюку-то эту посымай со стен. Я другой раз те хороших навезу, у нас там один так рукасто изображает – диву даесся.

– Я подумаю, – пообещала Роза Марковна.

– Подумай, Роза, – серьезно подытожил дед, – а то такие хоромы, а недурственно-то только баба одна и прописана. С щеками…

Чуда все же не произошло. После отъезда родни Роза Марковна Мирская обнаружила в доме пропажу незначительную, но тем не менее для себя неприятную. Из столовой, с буфета, исчезла мельхиоровая солонка вместе с крахмальной салфеткой, на которой она стояла, а из верхнего ящика спаленного комода – пустая серебряная пудреница, что осталась от матери и которая не была в свое время отдана для сохранения Иде Меклер.

«Все одно у Иды пропала бы, – подумала через пару дней Роза Марковна и почти успокоилась. – От судьбы не уйдешь».

Несмотря на оглашенную родственниками здравицу во славу новой фамилии, Мирской Юля решила не становиться, а оставить девичью фамилию, ссылаясь на то, что многие в институте уже знают ее, как Стукалину. А для будущей актрисы всякая любая малость может сделаться важной в предстоящей карьере. Вилька возражать не стал, потому что ему и на самом деле было наплевать, какая там у кого фамилия, – лишь бы Юлька его любила, а он ее.

По ее же настоянию сына они назвали Митькой, в честь читинского прадеда, последнего в роду крепостного крестьянина Дмитрия Стукалина.

Свою учебу на актерском факультете Юля решила на долгий срок не прерывать. Академический отпуск ее закончился так, что со второго семестра третьего курса учебный процесс должен был возобновиться.

– Не выйду – отчислят, Роза Марковна, – грустно сообщила она прабабушке своего сына и выжидательно посмотрела ей в глаза.