– А теперь откройте, Миранда.

Свет на сцене померк. Небо над головой почернело и мерцает теперь россыпью звезд. Музыка звучит все громче. Это Дебюсси, сюита «Лунный свет». Пузырьки света взвиваются вихрем и окутывают меня, как падающие звезды. Дешевый эффект, но я его обожаю. И вот я снова Елена. Елена в алом платье. Вдыхая напоенный ароматом горных цветов летний воздух, я стою под всесильным небом, и оно дарует мне свободу действий. А там, за ослепительными огнями, виднеется море зрителей, в восхищении затаивших дыхание.

Хьюго выбегает из будки и снова вспрыгивает на сцену. Отдуваясь, останавливается рядом со мной.

– Как вам? Для первого монолога Елены?

Я смотрю на него, освещенного мерцанием звезд. Пол. Как же он похож на Пола! Тру глаза, потому что это всего лишь обман зрения, иначе и быть не может. Фокусы света и тени. Но нет, он все еще вылитый Пол. До того, как тот меня возненавидел. До того, как его стало убивать мое присутствие рядом. Он и смотрит на меня, как Пол смотрел в Эдинбургском театре, когда мы впервые встретились. После он признался, что влюбился в меня в тот вечер. Во время того первого монолога, когда я так безнадежно пыталась дотянуться до Бертрама. «Чья власть к звездам любовь мою манит? Взор видит то, чем никогда не сыт»[21]. Мне тогда показалось, я услышала, как в зрительном зале кто-то ахнул. Да что там, весь театр это слышал. И остаток монолога я произносила, обращаясь к тому месту, откуда раздался вздох. Во время антракта Пол прислал мне в гримерку записку: «Бертрам непроходимый тупица». Ниже он приписал название своего отеля и номер телефона. И все равно после спектакля он дождался меня у служебного входа и, стоило мне выйти из театра, сразу устремился мне навстречу. А теперь он, Пол, идет ко мне. Его золотые волосы сияют. Улыбающиеся губы вдруг озабоченно поджимаются.

– Миранда, с вами все в порядке?

– Да, – шепчу я.

– Знаю, я немного перестарался, так что если вам не понравилось, просто…

– Мне ужасно понравилось!

Он улыбается. И смотрит на меня с любовью. Значит, он все еще меня любит! В его зеленых глазах нет пока нетерпения, злости и холода. Одно восхищение. Да, глаза у Хьюго чуть светлее, чем у Пола. И волосы тоже. Как долго я мечтала, чтобы он посмотрел на меня вот так!

– Миранда, я так рад. Я…

Я целую его. И мои губы, встречаясь с его губами, посылают в его тело электрический разряд. Хьюго негромко стонет. Теперь уже меня бьет током, отчего моя плоть будто бы наполняется светом. Каждая клеточка искрит и подрагивает. Хьюго берет в ладони мое лицо, гладит шею. Откуда он знает, как нужно меня ласкать? Его пальцы касаются кожи, и меня бросает в дрожь. Я облизываю его ухо, тяну за мочку зубами. Запускаю пальцы в его золотые волосы. «О, моя Золотая рыбка!»

– Золотая рыбка?

Хьюго. Я хотела сказать, Хьюго. Я ведь целуюсь с Хьюго. Это он стонет, когда я впиваюсь в его губы, он страстно меня желает. Я это не вообразила, мне не приснилось, нет же? Губы Хьюго на моих губах. Руки гладят мое лицо, шею, плечи, спину. Он хочет меня трахнуть. У него стоит. Он осторожно расстегивает мое платье, стряхивает с меня маки. А я освобождаю его от рубашки. Но не осторожно, о, нет! С силой дергаю полы в стороны и слышу, как разлетаются пуговицы. А потом тяну Хьюго вниз, заставляя опуститься на пол.

– Здесь? На сцене? – шепчет он.

«Да, – произносит кто-то. – Да-да! На сцене!» Да ведь это мой голос! Губы касаются впадинки уха Хьюго, его пробирает дрожь. Я бесстрашно сажусь на него верхом. Сжимаю бедрами его ребра. Выгибаюсь, чтобы наши лица, губы, дыхание могли встретиться. Встретиться под осыпающимися с неба звездами.

Глава 19

В окна театра во всем своем великолепии рвется солнце. Нахальное. Золотое. Сегодня пятница, у нас репетиция. Все собрались на сцене, расселись вокруг спиралевидного узора – зрачка Елены. Над нашими головами нарисованное голубое небо, под которым мы с Хьюго всего несколько часов назад трахались. Занимались любовью? О, нет, определенно трахались. Как я орала! Хьюго сказал, что я издавала нечеловеческие звуки. «Но меня это заводило, – добавил он. – Невероятно заводило, Миранда! От одного воспоминания снова встает». Боже, губы Хьюго произносят слово «встает». Говоря о члене! О члене, который вставал. На меня! Он сам так сказал: «На тебя, Миранда».

Вспомнив об этом, я вздрагиваю всем телом.

– Замерзла, Миранда? – спрашивает Грейс.

– Нет-нет. Все прекрасно, спасибо.

Я улыбаюсь своим собравшимся на сцене послушникам. И чувствую какую-то странную вибрацию, которая всех нас объединяет. Какую-то незримую связь. Словно все мы – части одного тела. И трахались под осыпающимися звездами тоже сразу все. В каждой нашей клеточке вспыхивали миллионы мерцающих огоньков. Студенты сидят кружком, все еще отдуваясь после бодрящей (по общему мнению) разминки, которую я заставила их проделать. И, как всегда в последние дни, смотрят на меня распахнутыми глазами. Сосредоточенные, ловящие каждое мое слово. На мне по-прежнему вчерашнее платье в маках. Но не потому, что я, как в былые дни, слишком устала и раскисла, чтобы переодеваться. Нет, я надела его, потому что хотела, чтобы от меня пахло сексом. Чтобы на моей коже весь день ощущался древесный запах Хьюго. Хотела постоянно находить среди маков его золотистые волоски и смотреть, как они вспыхивают огнем на свету. Хотела, чтобы юбка, которую он на мне задрал, когда трахал во второй – или в четвертый? – раз, касалась моих ног, когда я буду спешить по коридору, сидеть за столом, набрасывая план репетиции, или расхаживать по театру.

– Миранда? – окликает меня Элли. – Посмотрите, что я нашла на сцене!

Она протягивает руку. С ладони ее мне игриво подмигивают три пуговицы. Переливчато-синие. Явно некогда принадлежавшие бледно-голубой мужской рубашке.

Я рассматриваю их, а Грейс тем временем следит за мной, как коршун. Она все подмечает. Уверена, она видит, как мои руки рвут в стороны полы рубашки. А пуговицы рассыпаются по сцене.

«Осторожнее», – сказал Хьюго. Но это только подстегнуло меня действовать еще решительнее. Я забираю у Элли пуговицы.

– О, спасибо, Элли, молодец, что нашла. Дам знать в костюмерную. Похоже, чей-то наряд придется подлатать. – Я грустно улыбаюсь. Театральные будни, ничего не поделаешь.

– Что-то я ни на одном из наших костюмов таких пуговиц не видела, – произносит Грейс