– Она… такая злая, – всхлипнула та. – Это осел стал жевать, а я только хотела…

– Успокойся, Лидия, – прервал ее Дали. – Что жевал осел?

Она принялась рассказывать все с самого начала. Голос ее дрожал, однако Дали еле сдерживал смех.

– Совсем не смешно! – обиделась Лидия.

– Ну, ну, – он погладил девочку по руке. – С Галой порой непросто, у нее крутой нрав. Ты ни в чем не виновата, я поговорю с ней. Но такая история… – Дали снова прыснул от смеха. – Такая история могла приключиться только в Кадакесе! Я люблю ослов, и живых, и дохлых!

– Может быть, этот осел – тоже сюрреалист, – предположила Лидия, шмыгая носом.

– Несомненно! – воскликнул Дали. – Именно это я и называю «съедобной красотой».

Тут и Лидия рассмеялась.

– Или «отвыканием от поедания шляп», – добавила она.

Дали расхохотался так, что долго не мог успокоиться.

– Ты мне очень по душе, Лидия! – произнес он наконец. – Ты так играешь словами! Тебе бы стать писателем.

– Нет, я буду художником, – возразила Лидия.

– Это само собой, я должен был догадаться, – ответил Дали. – А раз так, то нам надо поработать вместе!

– Я не люблю заниматься живописью, – ответила Лидия. – Графика – это мое.

– Да, правильно начинать с графики, – согласился художник. – Теперь пойдем, поговорим с Галой?

Лидия покачала головой: ей совсем не хотелось встречаться с этой ужасной женщиной. Если ее куда-то и тянуло, то домой к старшей Лидии.

– Понимаю, – кивнул Дали. – Но послезавтра мы с Галой едем в Фигерас, и тогда мы с тобой отправимся на берег и будем созидать бессмертные сюрреалистические произведения!

Это приглашение было Лидии по вкусу. На прощанье Дали поклонился и поцеловал ей руку.

Лидия любила купаться одна. И на этот раз она решила искупаться, пока не прибыл Дали. Старшая Лидия одолжила ей купальник, оставленный кем-то из гостей. Купальник был жуткого желтого цвета, кололся и вообще был Лидии великоват, но она готова была вытерпеть все что угодно, лишь бы искупаться в море. Сегодня оно выглядело иначе, чем накануне: стального оттенка волны покрылись белыми гребешками пены, трамонтана задувала с новой силой, а небо затянула дымка.

Накупавшись вдоволь, Лидия стала грести к берегу. Плавала она отлично, но ветер был таким сильным, что ей пришлось грести изо всех сил, чтобы добраться до берега.

Натянув джинсы, она достала из кармана коробочку с пастилками. Их осталось совсем немного, с тревогой заметила Лидия. Что же делать, когда пастилки закончатся? На этот вопрос ответа не было, как и на вопрос о том, когда она сможет вернуться домой. За все время путешествия она еще ни разу не оказывалась так близко к своей эпохе, но, собственно говоря, это не имело значения. Лидия по-прежнему не знала, как попасть домой. Она посмотрела на свои джинсы: они основательно истерлись. По-своему красиво, но что делать, когда от одежды останутся одни лохмотья? И рукав куртки прохудился… Тяжко вздохнув, Лидия принялась было обуваться, но тут же вспомнила, как Дали собирался сделать из ее кроссовок произведение искусства. Поставив их на песок, Лидия задумалась. Интересно, что вышло бы? Впрочем, тема обуви в творчестве Дали на ближайшее время закрыта – после того как шляпа-туфля сгинула в пасти осла.

Лидия стала сгребать песок, чтобы получился холмик. Пригладив его со всех сторон, она поставила сверху кроссовки. Вышло очень красиво. Они и вправду заслужили пьедестала.

– Дорогие кроссовки, – произнесла Лидия. – Вы служили мне верой и правдой. Вы пронесли меня через множество городов и стран. Вы топтали голландские набережные, холодные каменные полы мадридского дворца, мощенные булыжником переулки Флоренции, широкие бульвары Парижа, лужайки лорда Эгремонта, песчаный пляж Кадакеса и асфальтированные улицы Стокгольма – правда, это было так давно… Тогда вы были новенькими и белыми, сейчас вы грязные и потертые, подошвы ваши истончились… Вы, наверное, очень устали, милые мои старые кроссовки. Вы ни разу не предали меня, и я люблю вас. Или, по крайней мере, мои ноги вас любят! – завершила Лидия свою речь, шевеля пальцами ног.

Она покачала головой: надо же, обратиться с речью к своим кроссовкам… Наверное, трамонтана продула ей голову. А может быть, это все Дали… Вот, кстати, и он – бредет по берегу с мольбертом и красками. Лидия встала, подняв с песка куртку и любимые кроссовки. В кармане куртки лежали блокнот и карандаш.

Через некоторое время, когда Дали установил мольберт на песке и начал писать новую картину, Лидия уселась на камень, достала блокнот и спросила:

– Какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот тридцать пятый, – удивленно ответил Дали. – А ты не знала?

– Значит, мама с папой еще не родились, – задумчиво произнесла Лидия. – А дедушке семь лет.

Дали посмотрел на нее, удивленно наморщив лоб.

– Что ж, это тоже вариант… – протянул он. – А в каком году родилась ты?

– В тысяча девятьсот девяносто втором.

Дали хохотнул.

– Что мне в тебе нравится, Лидия, так это непредсказуемость твоих ответов. Никогда не знаешь, чего от тебя ждать, и это мне по вкусу!

– Не знаю, что нарисовать, – вздохнула Лидия. – Ничего не приходит в голову.

– Так часто бывает, – кивнул Дали. – Порой я жду нового образа часами. Но тебе рисование дается без труда. Те рисунки, что ты мне показала, очень хороши, особенно дракон.

– Его я нарисовала в шестнадцатом веке.

– Разумеется, – согласился Дали. – И раз ты сюрреалист, Лидия, то старайся и рисовать как сюрреалист!

– То есть только сны?

– Не обязательно сны. Посмотри вот, что я сейчас рисую! – Дали указал кисточкой на картину.

– Похоже на кузнечика… – неуверенно произнесла Лидия.

– Вот именно. Я очень их боюсь. Когда я был маленьким, две девочки напугали меня огромным кузнечиком. Он так сильно запечатлелся в моей памяти, что я до сих пор рисую его, раз за разом.

– Как и ящики, и мягкие циферблаты…

– К примеру. То, что хранится в памяти, возвращается снова и снова. На самом деле это не разные полотна, а одно бесконечное полотно. Как кадры одной и той же пленки.

– М-м, понятно, – неуверенно протянула Лидия.

Вскоре она встала, чтобы пересесть на другое место. Ей захотелось побыть одной. Укрывшись от ветра за скалой, Лидия уселась на песок лицом к морю. Глядя на линию горизонта, она словно стала удаляться, очутившись в длинном туннеле, уводящем в прошлое. Лидия взялась за карандаш…

– Лидия! Что ты сделала с новой рукавичкой? Зачем ты засунула ее в трубу? Теперь ее не достать! Какое безобразие, Лидия, так нельзя!