Ирина послушно выпила, потом протянула стопку и впервые за последнее время заговорила:

– Еще…

Хозяин плеснул еще. Аллочка быстро допила чай и хотела было протянуть свою чашку для коньячка, но сестрица на нее так глянула, что та быстро исправилась:

– Еще, – протянула она чашку дочке Анны Ивановны.

И та налила ей кипятка.

Гутя глотала с трудом – шея как-то непривычно болела.

– Чего ты на меня накинулась? – обиженно спросила она Ирину. – Теперь вот глотать не могу! Прямо от ревности, как с ума сошла… Замуж тебе пора…

– У меня уже был муж, – криво усмехнулась Ирина. – Твой драгоценный Севастьян. Сева, ну чего ж ты молчишь?

Кипяток плеснулся Гуте на колени.

– Не ври!

Ирина нахмурилась, уставилась в темное окно и заговорила:

– Четырнадцать лет назад мы поженились…

– Пятнадцать, – буркнул Севастьян.

– Да, пятнадцать… Поженились, и у нас дочка родилась – Ляна. Хорошенькая такая, светленькая… в кудряшках… Мне еще врачи говорили: «Нельзя вам рожать, нельзя», – а я все равно родила…

– Она больная родилась? – тихо спросила Гутя.

Ирина посмотрела на нее с удивлением.

– С чего ты взяла? Она была здоровенькая. Это врачи за мое здоровье опасались. С головой у меня какие-то проблемы могли случиться…

– Так ведь и правы были врачи! – не выдержал Севастьян. – Ты вечно потом по больницам и моталась!

На него зашикали, и Сева уткнулся в свою кружку, куда заботливый хозяин тоже плеснул коньяка.

– Верно, я потом часто в больницах лежала. Но Ляночка такой умницей росла, ходить рано начала, песенки уже в годик пела, детские такие песенки… про серенького котика…

– И чего с девчушкой-то приключилось? – заинтересовалась Анна Ивановна.

На лице Ирины блуждала улыбка, а глаза смотрели куда-то в темень за окном…

– Ей два годика было, когда меня в очередной раз положили на обследование. А чтобы Севе нетяжело было с ребенком, я им на работе специально путевку выбила в санаторий, к Черному морю. Думаю – пока я лежу, пусть мои позагорают… Только Сева на море один поехал, а Ляночку… своей матери оставил…

– Я же не знал, что она пьет, как конь! Если бы знал…

– Знал. Она уже тогда сильно пила, и мы с тобой все время хотели ее на принудительное лечение отправить. Знал. И двухлетнего ребенка на пьяницу бросил, – равнодушно говорила Ирина.

Севастьян дернул бровями, дескать, что делать, бросил. Гутя не могла в это поверить.

– А может, он тоже лечиться поехал? Может, у него тоже что-то с головой, а? – с надеждой спросила она.

– Ну что ты, Гутиэра, – фыркнула Ирина. – Разве у него вообще есть голова? Он всегда заботился о туловище, держал себя в прекрасной физической форме. И не терпел, когда у его дам фигура была не идеальная.

Аллочка в гневе толкнула Севастьяна в бок:

– Эти мужики прям вредители какие-то! Фигуру им! Вот не зря я толстею, это таким вот фигуристам назло! Говори, Ира.

Ирина тяжело, с надрывом вздохнула. Анна Ивановна тоже посчитала своим долгом отвесить Севастьяну оплеуху, тот тюкнулся в стол лицом, но только обиженно швыркнул носом.

– Говори, Ирина, – ласково попросила хозяйка.

– А чего говорить… Тетка Люба даже с малолетним ребенком пить не бросила. Ну и в пьянке… Где уж она ее таскала, не знаю, только… Ляночка пропала без вести…

По комнате прошелестел вздох. Только Анна Ивановна бурно закивала головой:

– Ага, слыхала я, бабы деревенские болтали… А потом уж чего было… Ты расскажи сама, а то они соврут, недорого возьмут…

Тут распрямил плечи Севастьян:

– Да и чего там было-то?! – как-то слишком беспечно проговорил он и даже для убедительности пару раз фальшиво хихикнул. – Тоже, напридумывают… Ну да, пропал ребенок! А остальное Ира сама себе в башку вбила! И меня еще винит!

– Молчи, паразит! – Анна Ивановна снова треснула гостя по загривку. – Ирина, и чего ты себе придумала?

– Да ничего не придумала… Я искала Ляну, долго искала… Потом снова в больницу угодила, Сева тогда сразу на развод подал… Потом уж и не помню, жила как-то… Я тогда к старикам пристрастилась. Сама ходила по домам, помогала… Особенно к одиноким. Мне ничего от них не нужно было. Нет, честно!.. Хотя, не совсем правда, нужно. Я с ними часами разговаривала. И эти разговоры… Я без них просто задыхалась! Старики ведь на своем веку тоже многих потеряли, кто жен, кто мужей, а кто и детей. И находили слова какие-то спокойные… Я им о дочери рассказывала, а они в меня старались веру вселить, успокоить. И у них это получалось. Потом, когда я узнала, что один дедушка на меня квартиру переписал, а тихая старушка передала по наследству целую коллекцию картин и какие-то бронзовые статуэтки, я даже сердилась…

Севастьян оживился. Он даже и не оживился, а как-то воспрял, расправил плечи, заиграл глазами и не к месту засуетился:

– Подожди-ка, подожди! Так, если я правильно понял, ты теперь богатая наследница?

– Очень богатая! Ты даже не представляешь насколько! – окатила его ледяным взглядом бывшая жена. – Только ты зря хвостом машешь, ты мне не муж!

– А девочку так и не нашли? Вот ведь, ни могилки, да? Ни памятника… – проняло Аллочку. – Даже веночек некуда положить…

Ирина тряхнула головой:

– А я и не хотела могилку. Я знала, что моя дочь жива… Письма везде писала… А однажды, уже больше десяти лет прошло, приезжает ко мне маленькая такая, хрупкая девушка…

– Дочка? – ахнула Гутя.

– Да нет, взрослая девушка, просто… хрупкая такая… Девушка журналисткой оказалась, в местной газете работала. И рассказывает мне странную историю…

– Я знаю, я! – вскочила Анна Ивановна. – Тода меня еще не было здеся, но бабы болтают…

На нее шикнула дочь:

– Мам, ну не лезь, пусть человек говорит!

– Ага, говори!

Ирина поежилась, будто ей вдруг стало холодно в натопленном доме, и ее снова начало потряхивать. Зять, уже не дожидаясь, быстренько налил коньяка, и все с замиранием ждали, когда Ирина продолжит рассказ. Гутя никак не могла поверить словам женщины, однако и на Севастьяна теперь было жалко смотреть – нет прежнего лоска, фальшивое равнодушие, а глаза так и мечутся от страха.

– Журналистка мне рассказала, что в окрестностях деревни Маловка отловили стаю… бродячих собак… и в этой стае нашли… девочку, – вдруг выговорила Ирина.

– Ах ты, ужас какой! Мертвую? – всколыхнулась Аллочка.

– Нет, почему? Живую…

– Да лучше б мертвую, – не удержался Севастьян.