Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С трудом сохраняя равновесие, Эйтан объявил на всю комнату чуть более громким, чем было необходимо, голосом:
– Потому что это првая еда в день. И ЭТО луччая еда.
В конце фразы он даже резко мотнул головой, как бы подтверждая очевидность сказанного, и немедленно был вынужден снова ловить равновесие.
Я прямо видела, как моя вымечтанная тату в виде сердца с буквами Биби, выбитая на груди Кена, утекает у меня между пальцев.
«Ну же, Эйтан. Ну сделай что-нибудь, за что я смогла бы уцепиться. Кен в жизни не поддастся на такую сомнительную фигню».
Я взглянула на Кена, чтобы оценить ситуацию, и обнаружила его сидящим на полу с головой, закинутой на кофейный столик, развязанным галстуком и расстегнутой рубашкой. Он тихо ржал.
Выглядело это не сильно обнадеживающе, но я была полна решимости.
– Отлично придумано, Эт. А какой шрифт ты хочешь?
– Нормальный.
Хм.
– В смысле – Ариал? Таймс Нью Роман? Гельветика?
– Большие буквы! – Эйтан с закрытыми глазами воздел в воздух руку и стал потрясать ею.
Я прикусила губу, чтобы сдержать рвущееся из меня хихиканье, и ухитрилась сквозь стиснутые зубы подвести итог:
– Значит, ты хочешь написать на ноге «завтрак», большими буквами, обычным шрифтом?
– Блин, да, мэм, хочу!
Мой блестящий план бился передо мной в последнем издыхании, как рыба, вытащенная из воды. Ну, хотя бы свингеры оставались на моей стороне. Аллен ухватил Эйтана за лямки его майки и развернул лицом к Кену.
Потряхивая вялого Эйтана, как тряпичную куклу, Аллен прокричал Кену через плечо:
– Да брось ты! Чувак хочет тату, и все!
Даже не изображая попытки подняться с места, Кен поглядел на Эйтана и сказал, по-джентльменски стараясь не рассмеяться:
– Думаю, мужик, что ты об этом пожалеешь.
«Да блин, Кен! Кто тебя просил!»
В приступе отчаяния и какого-то внезапного озарения я выдала:
– Эйтан, у тебя есть кто-нибудь, кто мог бы заверить Кена, что ты действительно давно хотел сделать эту татуировку?
Это был выстрел в небо, но, будь я проклята, Эйтан предъявил даже не один, не два, а целых три телефона таких поручителей, которые, не сговариваясь, ответили одно и то же, когда он заявил им, что наконец собрался сделать «ту тату, что всегда хотел».
Не запнувшись ни на секунду, каждый издал типично-наркоманское заторможенное мычание:
– Мууужииик… Ты наконееец делаееешь этот «завтрак» на ногеее? Да ты чтооо! Крууутооо, брааат!
Это было божественное озарение! С таким свидетельством даже Кену не поспорить! Ясно же, что Эйтан давно хотел увековечить на своей ступне посвящение самой главной еде дня.
И кто Кен такой, чтобы отказать ему в мечте?
А я скажу вам, кто Кен такой. Кен – козел, который собирался отказать Эйтану в его мечте.
И мне тоже. Как всегда.
Когда часы пробили полночь и день рождения Эйтана кончился, Кен решил, что пора развезти братьев и свингеров по домам. Я молча наблюдала, как моя последняя попытка вынудить Кена выразить любовь ко мне посредством вечного искусства татуировки, спотыкаясь о порог, уходит в ночь. Сидя в одиночестве на своем пустом диване, в своей тихой гостиной, с ощущением очередного поражения, я почувствовала себя лишенцем. Арсенал моих психологических тактик был исчерпан.
Идеи кончились, пришла пора посмотреть в лицо фактам. Кен никогда не выразит своей вечной любви ко мне – ни устно, ни письменно, и уж точно не на своей шкуре.
Я всегда верила, что эти чувства хоть где-то, да присутствуют. Все, что мне нужно, это только подобрать нужный ключик, чтобы выпустить их. То есть я хочу сказать, что, конечно, Кен любит, как я икаю каждый божий день, или как я всегда умудряюсь испортить растворимое картофельное пюре, или как я всегда опаздываю на пять (десять) минут, или как становлюсь громкой и нелепой в сложных для меня ситуациях, или как говорю ему гадости, если напьюсь.
Да и кто бы смог удержаться! Я же чертовски хороша!
Как единственный ребенок, уверенный в себе, я всегда двигаюсь по жизни, преисполненная понимания, что солнце, луна и все звезды светят миру из моей задницы.
Но теперь, сидя в своей темной, нарядной гостиной, уплывая на своем замшевом диване по волнам алкоголя и одиночества, окруженная своими неоцененными фотографиями и пренебрегаемыми картинами, я наконец нашла в себе мужество задаться вопросом, которого избегала с тех пор, как Кеннет чертов Истон вошел в мою жизнь.
А что, если он не выражает любовь ко мне просто потому, что ее вообще нет?
Я скорчилась, обхватив себя за лодыжки, и прижалась глазными впадинами к коленкам, стараясь одновременно физически защититься от ужаса этой простой мысли и удержаться от потоков слез, угрожающих поглотить меня. Больше десяти лет я провела, пытаясь придумать, как заставить Кена открыть бездонный колодец любви ко мне, который он таит в себе, а на самом деле все это время мне надо было спросить себя: а что, если?
По опыту я знала, что тот вид любви, которого я пыталась добиться от Кена – красные-розы-фиалки-сини, – полная фигня. Он причиняет боль, он предает, и он крайне ненадежен. Я знала это умом и понимала душой. Я уже прожила с ним впятеро дольше, чем с любым другим бойфрендом. Наша любовь, может, и не была ни роковой, ни нежной. И уж точно не была эмоционально наполненной. Но то, что между нами было, было, на удивление, крепким, сильным и надежным.
Вздох.
Пришло время расстаться с этим призраком страсти. Слезы, которые копились во мне одиннадцать лет, полились потоком, пока я старалась проглотить эту новую реальность. Никто больше не скажет мне: «Ты так прекрасна», и не назовет меня как-то по-другому, не моим чертовым именем. Никто больше не будет любить меня настолько сильно, чтобы выбить мое имя (а еще лучше прелестное прозвище, придуманное для меня в момент нашей первой встречи) крошечными иглами на своей коже. И пришло время принять, что красивое белье, наручники и бондажи, запиханные в мой ящик для белья, больше не увидят света дня.
Обрывки и осколки моих надежд и мечтаний были раскиданы по всей гостиной. Сползали со стен цвета баклажана. Свисали с потолочных балок. Я сидела, обняв свои коленки, в центре этой картины преступления, рыдала, раскачивалась и бормотала реквием горя и принятия.
Это ничего… Это ничего… Это ничего…
Я расстанусь с этими глупыми желаниями. Я похороню их на заднем дворе, уберу весь бардак и пойду спать, утешаясь сознанием того, что проведу остаток жизни мирно, замужем за отцом своих детей, который стрижет мой газон, следит за моими счетами и хранит мое сердце, даже не имея своего собственного.