126 мертвых повстанцев, лежавших там, где они погибли, на куске земли менее 50-ти ярдов шириной и четверти мили длиной. Одна из наших похоронных команд похоронила в одной траншее 47 врагов, в том числе трех подполковников и четырех майоров.

Но наши армии, подавленные численностью, очень далеко отошли назад, и мятежники захватили многие лагеря федералов. Вечером линия наших позиций, первоначально длиной в три мили, уменьшилась до трех четвертей мили.

В течение нескольких недель непредсказуемый Бьюэлл не спеша шел через Кентукки и Теннесси, чтобы присоединиться к Гранту. Он пришел очень вовремя. В четыре часа этого воскресного дня генерал Нельсон из Кентукки, командир его авангарда, пересек Теннесси и подъехал к Гранту и его штабу в самый разгар сражения.

— А вот и мы, генерал, — сказал Нельсон с военным салютом и, указывая на длинные колонны своих хорошо одетых, крепких и невероятно дисциплинированных парней, уже заполняющих пароходы, чтобы переправиться через реку, добавил. — Мы уже здесь, и мы не так хорошо вооружены, как другие в нашей дивизии. Мы многого не знаем, не очень хорошо маршируем, но если вы хотите безумной и жестокой битвы, я считаю, что мы — то, что вам нужно.

Ту ночь обе армии провели у своих пушек, а пикеты частенько оказывались чуть ли не в сотне ярдов друг от друга. От стонов и криков умирающих заснуть было невозможно. Грант сказал:

— Мы не должны дать врагу моральное преимущество первым атаковать нас завтра утром. Только мы должны сделать первый залп.

Как раз на рассвете, мятежники были внезапно атакованы по всему своему фронту врагом, которого они считали побежденным. Понесшие сильные потери войска Гранта вели себя превосходно, а великолепная армия Бьюэлла заслужила новые лавры. Конфедератам пришлось отойти по всем направлениям. Их отступление было паническим, они оставили за собой огромное количество боеприпасов, вещевых складов, пушек, зарядных ящиков, стрелкового оружия, фургонов и санитарных повозок. Их особенно не преследовали, поскольку в течение всей войны ни одна из сторон никогда не проводила никаких мощных и эффективных преследований (вплоть до того момента, когда Шеридан в одной из своих последних битв не захватил Ли), и, возможно, потому, что и северные и южные войска имели равные шансы быть полностью разгромленными.

Борегар ушел в Коринф и, как обычно, объявил о славной победе. Он обратился к Гранту с просьбой разрешить похоронной команде под защитой белого флага похоронить конфедератов. Письмо со своей просьбой он начал так:

«Сэр, к концу вчерашнего боя мои солдаты были сильно изнурены необыкновенной продолжительностью времени, в течение которого они сражались с вами и вчера, и днем раньше, и поскольку стало очевидно, что вы получали и продолжали получать подкрепления, я счел своим долгом вывести свои войска с места сражения».

Гранту так хотелось заверить Борегара в том, что в его извинениях за его отступление нет никакой необходимости! Тем не менее, он просто ответил в учтивой записке, что он отклоняет его просьбу и что мертвые уже погребены.

Официальные данные о потерях обеих сторон таковы:

Союз: Убито — 1 614, Ранено — 7 721, Пропавших — 3 963, Всего — 13 298.

Мятежники: Убито — 1 728, Ранено — 8 012, Пропавших — 959, Всего — 10 699.

Необычно большое число раненых мятежников объясняется более качественными ружьями, которыми пользовались федеральные солдаты, а пропавших среди солдат Союза — захватом дивизии Прентисса.

Глава XX

«Как быстро в нас рождается привычка!»[118]

«… Но всем и каждому хочу сказать,

Что, если день вражды переживет он,

Еще никто не подавал отчизне

Таких надежд, которые так резко

Противоречат буйству юных дней»[119].

Много времени прошло после битвы при Шайло, прежде чем все мертвые были погребены. Многих похоронили в общих могилах. Мой друг, который был привлечен к этой отвратительной работе, сказал мне, что через три-четыре дня он обнаружил, что он отчитывает тела так же равнодушно, как и поленья для костра.

Вскоре приехал генерал Халлек. Он принял командование над объединенными силами Гранта, Бьюэлла и Поупа. Это была огромная армия.

Номинально Грант возглавлял свой корпус, но реальной власти не имел. Он был в опале. О его поведении у Шайло по всей стране ходили злобные и клеветнические небылицы. В армии Халлека находились корреспонденты всех ведущих газет. На своих ежедневных встречах они гневно обсуждали Гранта. Журналистская профессия имеет тенденцию делать людей излишне самонадеянными и чересчур критичными.

Некоторые из этих авторов убедительно утверждали, что хотя Грант и не справляется, но, тем не менее, он счастливчик, и что, несмотря на серьезные военные промахи, он все же одержал великую победу при Донелсоне.

А виновник всех этих дискуссий находился в состоянии безмятежного спокойствия. Шерман, постоянно заявляя, что ему плевать на мнение прессы, тем не менее, невероятно расстраивался из-за каждого слова критики. Но Грант, которого они действительно серьезно затравили, обращал на эти бумажные пули не больше внимания, чем на снаряды противника. Он молча курил и ждал. Единственный протест, о котором я знаю, что он его выразил, был адресован корреспонденту газеты, которая с особой суровостью осуждала его:

«Ваша газета весьма несправедлива ко мне, но со временем все уладится. Я хочу, чтобы меня судили только по моим действиям».

В тот день, когда армия вновь начала продвигаться вперед, вместе с начальником штаба я сидел в палатке Гранта, и в окружении вечерних лагерных костров я видел истинного генерала. Он редко произносил хотя бы слово о политических аспектах войны, он вообще мало говорил. Дымя своей неизменной сигарой и слегка наклонив голову, он часами сидел молча перед костром, или прохаживался туда и сюда, а иногда посматривал наш столик для виста, время от времени высказывая свое мнение об игре.

Большинство его портретов очень идеализируют его полное, довольно тяжелое лицо. Журналисты называли его глуповатым. Один из моих коллег говорил:

— Как должно быть сильно удивилась миссис Грант, когда однажды проснувшись, она узнала, что ее муж великий человек!

Он впечатлял меня своей исключительной искренностью, честностью и любезностью, невероятной справедливостью и потрясающей храбростью. Но я никогда не считал его военным гением. И, действительно, почти каждый полководец, которому я в начале войны пророчил блестящую карьеру, оказался посредственностью, и наоборот.

Похоже, военные, более завистливы, чем представители любой другой профессии, за исключением врачей и люди искусства. Почти в каждом штабе можно было услышать, как один командир поносит другого. Грант был выше