После концерта они взяли в забегаловке кувшин пива на двоих и по тарелке любимых закусок, после чего обсудили уже все, что можно: работу в журнале после 11 сентября, как Мэрибет думала, что жизнь станет умнее и глубже, а все, наоборот, двигалось в противоположном направлении. То, что мать Джейсона вышла за какого-то богатого застройщика из Южной Калифорнии и, наконец, раскрыла весь свой потенциал, как у его отца от этого начался глубокий экзистенциальный расколбас, и не потому, что он скучал по Норе, а потому, что это подчеркнуло, что он совершенно не состоялся как муж. Поговорили о Нью-Йорке, о том, как он изменился. О Сан-Франциско и о том, как изменился он. О том, где они хотят жить и кем быть. О политике, книгах, театре и музыке. Разговор летел на одном дыхании, жадно, словно за последний десяток лет они накопили кучу всего, что нужно рассказать друг другу.

Они сидели до самого закрытия ресторана, потом пошли гулять по стихающим нью-йоркским улицам, и Мэрибет вспомнила слова, которые Джейсон сказал ей прямо перед поцелуем: «Лоис, можно я снова буду твоим Суперменом?», а она тогда подумала, что это лишь просчитанный ход, что охватившее ее притяжение – как будто он был магнитом, а она металлом – испытывает она одна.

Во время поцелуя словно кто-то включил рубильник в заброшенном доме, и оказалось, что проводка не то, что цела, а все светильники после долгого перерыва загорелись лишь ярче.

Но Мэрибет снова подумала, что чувствует это лишь она. Весь вечер она только и вспоминала о том, каково было заниматься с Джейсоном сексом, хотя и изо всех сил пыталась остановиться: его склонность целовать неподходящие для поцелуев места – сгиб локтя, ступню. Его восхитительную непредсказуемость в постели: он то нежно ласкал ее, то грубо заводил руки за спину.

Мэрибет вспомнила, что в комнате, которую Джейсон снимал в Ист-Виллидже, стояли нераспакованные коробки, как будто он только недавно въехал, потому что он действительно только недавно въехал. Уголок покрывала на заправленной кровати был слегка отогнут, словно приглашение или молитва.

Как только они вошли, Джейсон громко захлопнул дверь и принялся пожирать ее губами, его руки были повсюду. Словно он умирал от голода.

Мэрибет вспомнила, как стояла перед ним, ее платье лужицей валялось на полу, и она начала трястись, коленки стучали, как будто она была девственницей, как в первый раз. Потому что если бы она позволяла себе надеяться, то надеялась бы именно на это. И вот это произошло. И ей стало страшно.

Джейсон взял ее руку, положил на свою голую грудь, там, где сердце, которое колотилось неистово, в созвучии с ее сердцем. Мэрибет подумала, что это просто от желания, возбуждения.

Тогда ей и в голову не приходило, что ему тоже может быть страшно.