Я перевел дыхание и, чувствуя, как из меня рвется жар вулкана, прошипел, как гигантский змей:

— Вы что же, сговорились со своим дружком, Раймоном Меммингемом? Один ей роскошных коней дарит, а вы бумаги на подпись носите?.. С какой целью? На кого работаете?.. Кто поручил вести подрывную работу?

Он рухнул на колени, лицо стало белее снега, как это делает, просто не понимаю, это ж сколько надо во дворце тереться…

— Ваше высочество!.. — воскликнул он фальцетом, это явно для убедительности. — Да вы хоть посмотрели бы на те бумаги, что подписала принцесса Аскланделла!

Я прорычал:

— Да, видел…

— Подписывать, — спросил он быстро, — было не нужно?

Я сказал вынужденно:

— Это при чем? Но это должен был сделать я!.. Это вообще могу делать только я!.. Никакая женщина…

Он вскрикнул шокированно:

— Ваше высочество! Какая же она женщина?

Я запнулся.

— А хто?

Он пробормотал в затруднении:

— Она дочь самого императора Вильгельма Блистательного… Он мудр, так говорят, а она ж у него на коленях сидела, за бороду дергала…

— Да, — прорычал я, — вы хорошо сказали, это уже не делает ее женщиной. Точнее, делает не женщиной. Ладно, встаньте, здесь пол холодный.

Он поднялся, кряхтя и цепляясь за спинку кресла. Я помогать не стал, хотя позыв был сильнейший, но это уже роняние власти, нельзя, не принято.

— Она, — сказал он уже опасливо, — вообще неглупая… человек. И многое замечает. Я слышал, как она говорила с одобрением, что город вы захватили весьма изящно!

— У меня были достойные учителя, — ответил я польщенно. Перехватил непонимающий взгляд, пояснил: — В моем королевстве однажды отважный герой с небольшим войском подошел к хорошо укрепленному городу, который никак не взять без хорошей осадной техники, которой у Гастингса, так звали этого вождя викингов, конечно, не было… Тогда он послал в город вестника от имени своих викингов, так их звали, и сообщил, что великий Гастингс умер, но хотел бы быть похороненным по христианскому обычаю, и что все его племя примет христианство. А потом, понятно, когда его собрались хоронить в центре города в расположенной там церкви, его викинги выхватили спрятанные мечи, а сам Гастингс вскочил из гроба с громадным топором…

Он пробормотал:

— Лучше не рассказывайте про этот случай.

— Почему?

Он понизил голос:

— Пусть все думают, что эффектный план по захвату города изнутри придумали именно вы.

Я помотал головой.

— Нет-нет, я вовсе не хочу войти в историю гением войны. И так уже зовут Ричардом Завоевателем… но это еще можно исправить. Потому все бумаги носите только мне!.. Она не жена и даже не союзник!.. Она больше пленница, если на то пошло, но мы галантерейщики и зовем галантерейно гостьей. И как только установим надежный канал с ее отцом, тут же стрелой закинем в его объятия!

Он поклонился.

— Да-да, ваше высочество! Как только, так сразу.

— Идите, — сказал я все еще с угрозой в голосе, — помните, в следующий раз — сразу на кол! За государственную измену.

Он вышел, все так же часто и смиренно кланяясь, дескать, молодой лорд горяч и буен, не стоит дураку перечить, со временем отешется, самому будет стыдно…

Впрочем, мне стыдно стало уже сразу, как только за ним закрылась дверь, и, чтобы забыть о своем срыве, я влез с головой в накопившиеся дела. Их оказалось столько, и все такая ерунда, что мелькнула даже трусливая мыслишка насчет спихивания и этого мусора, требующего подписи, Аскланделле, но взял себя за горло, придушил, потыкал мордой в стену и попритих, дело есть дело, им нужно заниматься самому, а то, глядишь, и землями начнут править, тебя не спрашивая, как было с Каролингами.

До обеда успел принять с десяток местных лордов, у них не столько вопросы и предложения, как прощупывание нового властелина, осторожные прикидки насчет сотрудничества: слишком торопиться нельзя — сочтут предателем, но и опоздать — остаться ни с чем, а то и свое отберут.

Старший из слуг появился с сообщением, что столы уже накрыты в малом обеденном зале. Я кивнул и вышел, в коридоре наткнулся на спешащего навстречу Норберта, еще морозного, с каплями тающего снега на волосах и бровях.

Он остановился и отвесил короткий рубленый поклон.

— Сэр Норберт, — сказал я, — пойдемте пообедаем, а то пока выслушаю ваш доклад, там все пожрут.

Он коротко улыбнулся.

— Доклад всего в одном слове: порядок.

— Везет нам, — сказал я искренне. — Пойдемте, пойдемте!

В коридоре стражи вытянулись и стукнули тупыми концами копий в пол — то ли приветствие, то ли предупреждение тем, кто дальше по моему пути: дескать, идет главный змей, всем подобрать слюни и делать нужный вид… Что-то становлюсь подозрительным, явно завтра снова вьюга нагрянет…

Проходя мимо одного из залов, увидели сквозь приоткрытую дверь молодого рыцаря, обнимающему молодую даму.

Норберт хмыкнул и прошел мимо, а я сказал тихо:

— Идите, дорогой друг, я догоню…

Он сказал с укором:

— Стоит ли им мешать?

— Это Палант, — отрезал я строго. — Он сразу же должен был явиться ко мне с отчетом о проделанной работе!

— А если не проделал?

— Тогда вообще скрыться с глаз!

Он понимающе кивнул и пошел дальше, а я приоткрыл дверь шире. Сэр Палант, красивый и с падающими на плечи золотыми волосами, в доспехах золотого цвета с пурпурными застежками, красиво и галантно держит за талию молодую и гибкую в стане леди.

Мне даже показалось, что это Рианелла, сестра Джоанны, но она любяще посмотрела ему в глаза и рывком обняла за шею, так что явно не робкая Рианелла и точно не Хайдилла. Хорошо, во дворце появляются женщины, начинаются придворные игры…

С широких плеч Паланта красиво ниспадает белый плащ крестоносца, а она, в ярко-зеленом платье до полу, чуть откинувшись назад всем корпусом, смотрит на него с лукавой нежностью. На голове нет убора, что вообще-то неприлично, но волосы заплетены в толстую косу с множеством зеленых лент, а это допустимо, и оба смотрятся такой прекрасной и совершенной парой, что я остановился и залюбовался.

Она увидела меня первой, испуганно вскрикнула и, упершись обеими руками ему в грудь, попыталась отстраниться. Палант не понял, пытался удержать, но она выдралась из его рук и убежала.

Он оглянулся в мою сторону, лицо пунцовое от смущения, отвесил нижайший поклон.

Я сказал успокаивающе:

— Я ничего не видел!.. Совершенно ничего!