понимании Социальной Справедливости. Более того, Бейли утверждает, что эта критика аморальна и вредна:

Я сосредотачиваюсь на этих ответах, отстаивающих существующее положение, по причине их повсеместности, живучести и внешней схожести с критическим мышлением, а также поскольку я считаю, что их непрерывная циркуляция наносит психологический и эпистемический вред членам маргинализированных групп[504].

Поскольку такие исследователи Социальной Справедливости, как Бейли, убеждены, что несогласие с их позицией обусловлено интеллектуальными и моральными недостатками оппонентов, они никогда не спускают его с рук:

Отношение к эпистемическому отпору, сохраняющему привилегии, как к форме критической деятельности наделяет его значимостью и позволяет ему свободнее циркулировать; как я продемонстрирую дальше, это может приводить к эпистемическому насилию над угнетенными группами[505].

Эпистемический отпор, таким образом, следует пустить ко дну и заменить исследованиями Социальной Справедливости. На самом деле для Бейли само по себе критическое мышление является проблемой – его надлежит заменить «критической педагогикой» (где слово «критический» имеет необычное значение):

Традиция критического мышления озабочена прежде всего эпистемическим соответствием. Придерживаться критического подхода – значит демонстрировать трезвость суждений, распознавая, когда аргументы ошибочны, суждения не подкреплены доказательствами, утверждения истины апеллируют к ненадежным источникам, а понятия небрежно разработаны и внедрены. Критическая педагогика не оценивает утверждения, которыми учащиеся отвечают на вопросы социальной справедливости, исходя из их истинности, а рассматривает их как выражения власти, которая вычерчивает и закрепляет социальное неравенство. Ее миссия – научить студентов определять и показывать, как власть формирует наше понимание мира. Это первый шаг к сопротивлению и преобразованию социальной несправедливости[506].

Этим Бейли недвусмысленно признаёт, что ее цель – не поиск истины, а обучение студентов специфическому пониманию Социальной Справедливости, служащему задачам активизма. Хотя ее эссе не пользуется широкой популярностью, оно заслуживает внимания, поскольку представляет собой яркий пример использования университетских курсов по философии для обучения студентов Истине в понимании Социальной Справедливости. Тот факт, что эта работа была опубликована в Hypatia, ведущем феминистском философском журнале, – тревожное указание на то, что считается приемлемым в области академических исследований Социальной Справедливости, на возможное влияние всего этого на образование, а также на уверенность и чеканность этого воплощения овеществленного постмодернизма[507].

Бейли называет письменную критику Социальной Справедливости «теневыми текстами» (shadow texts), намекая, что она не является ни искренней, ни полезной и не должна считаться подлинными академическими исследованиями. По ее словам, термин вдохновлен образом детектива, идущего за своим объектом по пятам: «Слово „тень“ вызывает в памяти образ кого-то крадущегося рядом, но не вступающего в взаимодействие»[508]. Она приводит два примера теневых текстов: в первом фигурирует студент, указывающий на то, что мужчины тоже могут быть жертвами домашнего насилия; во втором – студентка, утверждающая, что расистское оскорбление допустимо озвучить в целях обсуждения, не используя его как оскорбление. Вот что пишет Бейли:

Мы обсуждаем институциональный расизм. Дженнифер, белая студентка философского факультета, рассказывает историю о расистских граффити, в которых используется слово на букву н. Она произносит это слово, сопровождая его жестом из двух пальцев, обозначающим кавычки, чтобы показать, что она его просто упоминает. Я прошу ее подумать об истории этого слова и о том, что в устах белых оно может звучать по-другому. Я прошу ее не использовать это слово. Она читает классу мини-лекцию о различии между использованием и упоминанием, напоминая мне, что это «основополагающее понятие в аналитической философии» и что «вполне допустимо упоминать, но не использовать это слово в философских дискуссиях» <…>[509] Если Дженнифер продолжает навязывать философские концепции в угоду распространенному нежеланию воспринять дегуманизирующую историю слова на букву «н», то «я упомянула, но не использовала слово н» – это теневой текст[510].

Вместо того чтобы поразмыслить над обоснованностью этих аргументов или дать студентам возможность обсудить их, Бейли предпочитает видеть в них попытку сохранить привилегии мужчин и белых. Поэтому она использует их в качестве наглядных примеров неспособности к подлинному взаимодействию. «Обучение выявлению теневых текстов может способствовать эпистемическому трению (epistemic friction): оно помогает классу сосредоточиться на том, как работают теневые тексты, а не только на том, что в них говорится», – пишет она[511]. Иными словами, Бейли учит своих студентов-философов не вступать в дискуссии, а скорее распознавать, в какой дискурс власти они могут быть вовлечены. Это полностью согласуется с обоими постмодернистскими принципами.

Студентов на занятиях Бейли по философии учат моментально опознавать в иных точках зрения препятствование Истине Социальной Справедливости и своего рода «невежество». Бейли считает, что люди расходятся во взглядах из-за того, что нечто «инициирует сопротивление»[512]. Она пишет:

Я прошу наш класс подумать о том, как выявление теневых текстов может помочь отследить производство невежества. Для них крайне важно понять, что отслеживание невежества требует, чтобы наше внимание было сосредоточено не на нескольких проблемных индивидах, а на том, чтобы научиться выявлять паттерны сопротивления и соотносить привычки, производящие невежество, со стратегическим отказом понимать[513].

Трудно не услышать здесь воинственный активистский тон. Как и Эпплбаум, Бейли движима пасторской убежденностью в собственной правоте и сопутствующим ей желанием перевоспитать и осадить любого, кто только окажется с ней не согласен. Все это существенно отличается от радикального скептицизма первого поколения постмодернистов, но вполне согласуется с развитием постмодернистских принципов и их прикладных производных в течение последних пятидесяти лет.

Пример 3: «Хрупкость белых: почему с белыми людьми так трудно говорить о расе»,

Робин Дианджело (2018)

В этой книге лектор в области «исследований белости» Робин Дианджело развивает понятие «хрупкости белых» (white fragility), которое она впервые упомянула в своей широко цитируемой одноименной статье 2011 года[514]. Дианджело начинает с веского утверждения объективной истины:

Белые люди в Северной Америке живут в социальной среде, защищающей и изолирующей их от расового стресса. Эта изолированная среда расовой защиты формирует у белых ожидания расового комфорта и в то же время снижает их способность справляться с расовым стрессом, приводя к тому, что я называю «Хрупкостью Белых»[515].

Само по себе – вполне полезное откровение, позволяющее белым людям глубже задуматься о своих возможных неосознанных предрассудках. Однако далее Дианджело начинает настаивать, что общество пропитано белым превосходством, а любое несогласие с ее представлениями – результат слабости белых людей, развившейся в ходе социализации по вине их привилегий:

Белая хрупкость – это состояние, в котором даже минимальный расовый стресс становится невыносимым, провоцируя череду защитных реакций. Эти реакции включают в себя внешнее проявление таких эмоций, как гнев, страх и чувство вины, а также такие формы поведения, как споры, молчание и уход от стрессовой ситуации[516].

Любые