Она спрашивала Уильяма, что означает этот барабанный бой чернокожих. Уильям объяснил ей, что чернокожие делают себе барабаны из пустых высушенных калебасов и иногда танцуют под их дробь. Это является частью их религии, и если запретить им следовать обычаям племени, то, значит, отнять у них веру.

Терпимость была вполне в его характере, поэтому Элизабет уже не удивлялась. Она знала, что на других плантациях с невольниками обращаются далеко не так великодушно. Обычно за рабами не признавали права на религиозность. Правда, в единичных случаях были попытки со стороны священников крестить чернокожих и научить их молитве «Отче наш», однако большинство плантаторов противились таким устремлениям, поскольку негры для них казались не совсем людьми, достойными церковного благословения. Так что лучше уж пускай себе бьют в барабаны и проводят свои странные ритуалы, если, конечно, они перед этим добросовестно выполнили свою работу.

Элизабет, не в силах уснуть, не выдержала и, встав с постели, подошла к открытому окну. Далекий рокот барабанов сливался с постоянным шумом прибоя и шепотом ветра в деревьях. Звуки и запахи близких джунглей наполняли ночь. Постоянный треск цикад. Крик обезьяны – какой-то протяжный, словно из чужого мира. Затем снова был слышен только рокот барабанов. Она глубоко втянула в себя воздух и вновь ощутила непонятное беспокойство, которое охватило ее днем, когда она была возле хижин рабов. Элизабет бросила короткий взгляд на кровать Анны, однако оттуда, кроме ритмичного дыхания, не доносилось больше никаких звуков. Недолго думая, она выбралась из комнаты и потихоньку спустилась по лестнице. В доме было тихо. Слуги находились в своих комнатах, и остальные обитатели Саммер-Хилла спали глубоким и крепким сном. Естественно, за исключением Фелисити, которая все еще не вернулась со свидания. И не считая рабов, которые там, далеко, возле полей сахарного тростника, били в свои барабаны. Интересно, танцевали ли они под барабаны в эту ночь?

Каменный пол в холле холодил ее босые ноги. Она на мгновение задумалась, не вернуться ли снова наверх и обуться, однако что-то подталкивало ее поскорее покинуть дом. Она нажала на тяжелую деревянную дверь и быстро вышла на улицу, в ночь. Было темно, но не так, чтобы ничего не различать. Луна заливала все вокруг матово-серебристым светом. Летучие мыши, трепеща крыльями, с шипением проносились мимо, отчего Элизабет испуганно вздрагивала, однако они исчезали так же быстро, как и появлялись. Ночь была исполнена тайн, и ей казалось, что шорох и бормотание листвы заманивают ее все глубже и глубже в темноту.

Элизабет пошла по тропинке, ведущей к полям сахарного тростника и жилью рабов. Сейчас эта тропа показалась ей намного длиннее, чем днем. Дорога словно не хотела заканчиваться, однако она, не раздумывая, шла по ней, мимо темных сараев сахароварни, мельницы и окружавших круглую площадь хижин ирландцев. Нигде не было видно ни души. Налетевший порыв бриза напомнил, что на ней нет ничего, кроме ночной рубашки, однако Элизабет это не волновало. Ее охватило какое-то странное безразличие, но вместе с тем все ее чувства обострились особенным образом, чего с ней еще никогда не случалось.

Ночной ветер, казалось, сливался с шепотом растений, чтобы указывать ей дорогу. Здесь, в тени тесно растущих деревьев, было темнее, чем перед господским домом, но у молодой женщины появилось ощущение, что какая-то часть ее существа знает, куда следует идти. Рокот барабанов стал теперь громче, и на их фоне слышались громкие возгласы. А вскоре она увидела чернокожих. Они собрались при свете факелов перед одной из построенных ими же хижин, там, где днем сидел бабалаво. Он тоже находился среди них. Элизабет увидела, как он бил в барабан – огромный инструмент, намного больше, чем тот, которым он пользовался днем.

Чернокожие танцевали и пели под ритмичный звук барабанов, их темные, блестящие от пота тела изгибались в такт ударам. Они, казалось, повторяли одни и те же непонятные слова, звучавшие как бесконечное продолжение гортанных звуков. Пение смолкло, как и рокот барабанов, словно они знали, что им нельзя петь слишком громко, иначе даже их щедрый господин запретит им петь и танцевать, поскольку они мешают его ночному отдыху.

Среди чернокожих Элизабет увидела и Акина. Ее, собственно, должно было бы удивить, что он находится здесь. В конце концов, он принадлежал плантатору поместья Рейнбоу-Фоллз, которое находилось в получасе ходьбы отсюда. Однако непонятным образом ей показалось, что то, что он танцует и поет здесь, не должно удивлять ее. Его фигура казалась гигантской. Налитые силой ноги с топотом двигались взад и вперед, голова дергалась из стороны в сторону, как будто Акин напрочь забыл о мире вокруг себя. И только теперь Элизабет заметила мулатку. Она стояла немного в стороне от происходящего – с безвольно повисшими руками и распущенными волосами. Ее голова склонилась к одному плечу, словно она уснула стоя.

Внезапно один из мужчин прыгнул вперед. В его левой руке что-то трепыхалось, и лишь со второго взгляда Элизабет увидела, что это какое-то маленькое животное, наверное кролик.

В своем правом кулаке мужчина зажал мачете, которое уже в следующее мгновение опустил на зверька и прикончил его.

Под непрерывное пение заклинаний бабалаво мужчина выпустил кровь из кролика в пыль перед Силией, затем провел мертвым зверьком по ее голым рукам и вымазал их кровью. Удары барабана стали чаще, и вдруг мулатка тоже начала двигаться. Она дергалась, выбрасывая руки перед собой и вращая головой, так что волосы разметались во все стороны, и при этом она издавала странные крики, которые, казалось, не могли исходить из человеческого горла.

Элизабет содрогнулась. Она чувствовала дрожь Силии в своих собственных конечностях, но это был не страх, а ожидание. Затем все это прекратилось. Силия стояла перед ними неподвижно, и все ее тело напряглось, как тетива лука. Ее глаза янтарного цвета блестели в лунном сиянии.

Она что-то сказала повелительным тоном, и все чернокожие моментально стихли и замерли. Элизабет чувствовала себя, как во сне, ноги и руки не слушались ее, а губы шевелились помимо ее воли, бормоча вслед за Силией те же слова, которые произносила она. Они не звучали, как чужие, потому что шли из глубины ее души и одновременно из бесконечности ночи.

«День придет.

Белых людей много, но нас еще больше. Леса будут пить их кровь. Небо услышит их крики. Огонь будет пожирать их кости. Случится все это еще до следующей большой луны.

День придет».

Силия испустила жалобный крик, и Элизабет тоже закричала, потому что в ней самой и вокруг нее все, казалось, растворялось, чтобы затем, лишь мгновением позже, уплотниться до состояния обычного мира, почти так, как будто она внезапно проснулась от какого-то страшного кошмара. И, возможно, это действительно было всего лишь сном, потому что чернокожие исчезли и только Силия по-прежнему была здесь. Девушка вытерла руки какой-то разодранной тряпкой и приблизилась к ней.

– Миледи, что вы здесь делаете?

Элизабет ошеломленно посмотрела на мулатку.

– Я… Я не знаю. А где остальные?