В других котлах эта жидкость подвергалась дальнейшему кипячению и последующей очистке, до тех пор, пока ее в конце концов не сливали в конусообразные деревянные корыта, где сахар должен был застыть. Жара, исходящая от огромной каменной печи, была страшной, она не позволяла дышать и выгоняла пот из всех пор. Гарольду это не мешало, он давно привык к тяжелым условиям производства. Свою жилетку он снял сразу же после приезда, намереваясь надеть ее позже, перед заседанием.

В сахароварне, которая была открыта со всех сторон и состояла, собственно, только из опор и крытой камышом крыши, работало с полдюжины чернокожих. Старый однорукий раб присматривал за котлами. Насколько было известно Гарольду, Норингэм, как и он сам, нашел своего мастера сахароварения среди опытных, давно работавших здесь чернокожих. Норингэм в отношении своих рабов поступал всегда так, словно хотел для них только самого лучшего, но если речь шла о коммерции, то он был чем угодно, только не безобидной овечкой.

Гарольд, некоторое время наблюдавший за работниками соседа, оценил опытным взглядом количество вырабатываемого сахара и пришел к выводу, что в Рейнбоу-Фоллз тоже нужна новая мельница для сахарного тростника. Конечно, вряд ли ему удастся избежать отчаянной торговли с Дунканом Хайнесом, которому придется заказать пресс, – на голландцев Данмор-старший никогда не рассчитывал, если речь шла об очень дорогих вещах и особых пожеланиях. Дункан Хайнес, черт бы побрал его черную душу, наоборот, где угодно нашел бы необходимые валы для пресса, пусть даже ему пришлось бы дать отдельный заказ на их изготовление. Конечно, за такую кучу денег, которую берет с них этот ростовщик, его можно и нужно было бы повесить. Гарольд бросил последний злобный взгляд на пресс, затем повернулся к сахароварне спиной и направился в господский дом.

Перед одной из хижин, где жили рабы, играли маленькие дети, что было довольно редким зрелищем. Правда, чернокожие размножались регулярно, если среди них было достаточно женщин, однако большинство детей умирало сразу же после рождения. В качестве вложения капитала они никуда не годились. Гарольд пошел дальше, но через несколько шагов остановился как вкопанный.

Какая-то молодая женщина развешивала мокрое потрепанное белье на веревке, которая была натянута между двумя пальмами. Одета она была так, как и остальные рабыни, а именно в бесформенное и бесцветное неокрашенное платье из грубого хлопка, похожее на мешок, в котором имелись отверстия для головы и рук и которое прикрывало колени. Ее волосы, стянутые в пучок на затылке, не были такими же курчавыми, как у чернокожих, а лишь слегка волнистыми. Ее кожа имела цвет светлой корицы. Она была мулаткой, одной из немногих внебрачных детей рабов, которые родились и выросли на острове. Гарольд видел ее несколько раз в Бриджтауне, в обществе Анны Норингэм, которая шла впереди, а эта девушка несла покупки вслед за ней. Она работала в доме Норингэмов. Однажды он подошел к ней поближе, потому что ему хотелось посмотреть, была ли она больше белой или черной, однако даже его долгий испытующий взгляд не смог дать ему исчерпывающего ответа на этот вопрос. В девушке соединились цвета обеих рас. Он знал, что ее имя – Силия, так ее звала Анна. Вероятно, ее сегодня отослали в поселение рабов, подальше от чужих глаз, чтобы она не привлекала к себе взгляды похотливых сыновей плантаторов. При мысли о Роберте Гарольд болезненно скривился. События той ночи, когда он праздновал свой день рождения, до сих пор еще жгли его, как кислота.

Он не заметил, как приблизился к девушке. Она услышала его шаги и повернулась.

– Сэр? – Силия присела в почтительном реверансе, опустив голову и потупив глаза.

– Ты останешься сегодня здесь, – сказал он. Это был больше приказ, чем вопрос.

Она молча кивнула.

– Если сюда придет мой сын…

Пока он подыскивал нужные слова, чтобы продолжить фразу, девушка поспешно произнесла:

– Я останусь в хижине, тогда он не сможет меня увидеть.

Гарольд потянулся к плетке, выхватил ее из-за пояса и размахнулся. Прямо перед ее глазами щелкнул шнур, сплетенный из крепкой витой буйволовой шкуры.

– Я рассеку твое лицо, если он приблизится к тебе.

Силия испуганно отшатнулась, словно от бросившейся на нее ядовитой змеи.

– Я буду остерегаться его, сэр. Клянусь Богом!

– Если он притронется к тебе, а ты подпустишь его к себе, я тебя убью!

Она только кивнула. От страха ее лицо стало похоже на маску.

Данмор повернулся, оставив ее на месте, чтобы продолжить свой путь к господскому дому. Едва повернувшись к ней спиной, он усилием воли заставил себя больше не думать о ней. Какой бы светлой ни была ее кожа, все равно эта девушка – всего лишь негритянка.

Он потер левое бедро, которое все еще побаливало. Иногда, когда ему приходилось долго стоять на ногах, он чувствовал последствия перелома, который случился с ним на корабле «Эйндховен». Он прижал пальцы к месту, которое, несмотря на таящуюся где-то под ним боль, было каким-то странно онемевшим, и ему показалось, что оно вообще не является частью его тела. Продолжая идти, Гарольд думал о предстоящем собрании. На кону было очень многое. Может быть, все, что он создал здесь, на острове. Он вспомнил, как все начиналось, о тех смутных годах в Лондоне, где он жил у своей матери до того, как ему исполнилось семнадцать лет. Она была проституткой, пропила свои мозги и медленно догнивала от последствий сифилиса. Гарольд даже сегодня, спустя столько лет, не смог бы ответить, почему он ждал, пока она умрет сама по себе, хотя вонь, исходившая от нее, постоянное пьяное нытье и крики, которые она издавала в состоянии горячечного бреда, могли свести с ума даже более сильного человека, чем он.

Тогда Гарольд работал грузчиком у старого своенравного торговца табаком, которому также помогал в конторе, и при этом схватывал на лету все, что нужно было знать о торговле табаком. Это продолжалось до тех пор, пока он наконец – по заданию того же торговца – не уплыл на паруснике на Барбадос в качестве участника экспедиции. Тогда все вокруг только и говорили о том, что на острове можно освоить новые территории, которые могли бы быть пригодными для посадки табака, что сулило немалую выгоду.

Вместе с несколькими склонными к авантюризму торговцами он внимательно обследовал Барбадос. Почва на острове, густо заросшем джунглями, была плодородной, а жаркий влажный климат идеально подходил для выращивания табака. Враждебно настроенных туземцев, которые могли бы оспаривать у них остров, там не было, поскольку Барбадос до сих пор оставался необитаемым. Когда Гарольд вернулся в Лондон с этой хорошей вестью, старый торговец, у которого он работал, умер от лихорадки, забравшей у него последние силы. Контора была закрыта, а имущество, которое находилось на складах, продано. Но Гарольд знал о припрятанных золотых запасах торговца, которые, по его глубокому убеждению, теперь по праву принадлежали только ему одному. В конце концов, именно он был тем, кто отныне будет продолжать дело жизни этого человека и кто уже направил его в нужное русло. Через три дня после его возвращения умерла и мать Гарольда, словно решив хотя бы в конце своей жизни оказать любезность сыну. А уже через неделю после этого он со своим золотом взошел на палубу ближайшего корабля, который отправлялся в Карибику.