– Я же все для тебя, Женя, – заговорила она, тычась в него губами. – Я же так тебя люблю! Возьми меня! Возьми меня…

– С собой? – устало спросил Горелов.

– Как с собой? – не поняла Ксюша. – Я не в том… Я это имела…

– А! Ты в том смысле! Ладно, Ксюша, спасибо тебе, – он поднялся, прошел мимо застывшей в центре комнаты девушки, взял шапку, дотронулся зачем-то рукой до кровати. – Холодная… Спасибо тебе, Ксюша. Спасла так спасла! Скоро рассвет, а мне еще следы заметать. Как думаешь, полезет ушастый ежик за мной в горы? Я вот думаю, что не полезет. Так что давай прощаться, по-военному – на скорую руку.

– А как же я, Женя? Как же я без тебя?

– Ксюша! Я теперь кто? Враг народа. Зачем мне в горах радиостанция? Вражеские голоса слушать?..

Он поднимался вверх по склону. Голенища сапог загребали снег, а деревья сыпали хлопья ему за шиворот. Евгений Горелов не стряхивал их, а шел себе и шел, почему-то радостно дожидаясь, когда снег растает и скользнет глубже. Хоть такое легкое наказание за то, что обидел курносую девчонку.

Что она еще сказала ему на прощанье? Да, что аул Дойзал-Юрт заселять русскими переселенцами не будут. Такой пришел приказ. Не будут так не будут. Зачем она ему это сказала? Чтобы он потом вернулся, когда войска НКВД уйдут, и пожил еще в нормальном доме, а не замерзал бы где-нибудь в горных лесах, под кустом. Какая теперь разница?

На заснеженной полянке он остановился. Вот и все. У него больше не было наград, звания, стажа, дела, друзей, близких, любимых женщин, у него не было больше Родины. Горелов приложил ладони ко рту и издал какой-то странный вой не вой, крик не крик. Для волчьего слишком высоковат. Может, это крик шакала?

* * *

Ранним утром, когда Айсет еще спала, приехали Зелимхан со своим братом Султаном. Айсет проснулась от скрипа открываемых ворот – это мужчины загоняли во двор большой зеленый «рейндж-ровер».

Айсет проснулась и долго лежала с открытыми глазами, глядя, как по потолку бегают солнечные блики. Она лежала и думала, что приезд гонцов от дяди означает крутые перемены в ее судьбе.

В дверь постучали. Это была тетя Алия.

– Айсет, вставай, мужчины хотят с тобой говорить, спустись вниз…

Айсет поднялась с постели.

Стянула через голову полотняную «роб де нюи», надела трусики, на вытянутых руках разглядела свои джинсы – единственное, что удалось отвоевать от западной цивилизации…

Последовательно, левой, а потом и правой ногами влезла в американский коттон… Лифчик, кофточка, платок на голову, еще один платок на талию, поверх джинсов…

Все! Восточная женщина выходит на мужскую половину! Ловите!

Братья сидели возле телевизора.

– Ты молилась ли? – спросил Зелимхан.

Айсет молча кивнула.

– Нужно молиться пять раз в день, – назидательно продолжил Зелимхан, не отрывая глаз от экрана.

Айсет-то знала, что в советское время Зелимхан учился в Высшем военно-политическом училище строительных войск в Симферополе, то есть, готовился к карьере замполита в стройбат… Не успел – перестройка началась, потом приватизация, потом первая чеченская война… Вот он, замполит, теперь ей и читает политинформацию о том, сколько раз на дню правоверная мусульманка должна становиться на колени лицом к Мекке.

– Собирайся, сейчас чаю попьем, да и поедем, – подытожил Зелимхан.

– Куда? – спросила Айсет, едва сдерживая волнение.

Она уже знала ответ. После того как дядины прихвостни покопались в ее компьютере, они, конечно же, ознакомили босса с его содержимым, и боссу оно едва ли понравилось, и теперь он послал за ней, чтобы учинить серьезную разборку… Что ж, она готова. Готова к большому, очень неприятному разговору. Она все ему выскажет, все-все. Что он, в конце концов, с ней сделает? Проклянет, откажет от дома, лишит отцовского наследства? Да пусть забирает все, до последней копеечки, ей ничего не надо. Она вернется в Лондон, найдет какую-нибудь работу. Ее студенческая виза действительна еще полтора года, а за это время что-нибудь образуется… Ну, не убьет же ее родной дядя?.. А если убьет? Может, у них, у дикарей, женское ослушание карается смертью, даже если эта женщина – родная племянница?.. Ну и пусть убивает, лучше смерть, чем такая жизнь – в страхе и принуждении…

– Там увидишь, – уклончиво ответил Зелимхан. – В общем, дядя велел перевезти тебя в новый офис нашего информационного отделения «Кавказ-центр».

– И все же, куда? В Москву? – надтреснутым голосом спросила Айсет.

– В Париж! – передразнил ее Султан. – В Лондон сейчас тебя на машине отвезем…

Айсет позвала Эльзу, чтобы та помогла ей собраться. Улучив минутку, она достала заложенный между страницами толстого домашнего Корана конверт и показала девочке.

– Запомни, где лежит. Если со мной что-нибудь случится, достанешь его и отправишь по почте…

Глаза Эльзы округлились.

– Ой! – Служанка прикрыла рот ладошкой, горячо зашептала: – Что говоришь, госпожа? Что случится?

– Скорей всего, ничего не случится. – Айсет ободряюще улыбнулась. – Но если вдруг… Адрес там написан. Запомнила?

– Запомнила, госпожа…

Девочка часто-часто заморгала и вдруг порывисто обняла Айсет.

– Все хорошо, все хорошо будет… – Айсет погладила Эльзу по головке. – Все, ступай. И никому ни слова…

– Никому…

Наверное, Зелимхан с Султаном подсыпали что-то ей в чай, потому что, несмотря на взвинченное, лихорадочное состояние, в машине она уснула.

И ей приснились высокие, широко раскрытые каменные ворота, за которыми как на ладони виден был горный склон, усеянный маленькими домиками с двухскатными крышами, ослепительно сверкающими на солнце.

«Малхиста», – вспомнила Айсет.

От каменного столба ворот отделилась высокая фигура в бурке и папахе и двинулась ей навстречу.

«Здравствуй, дочка», – тихо и печально проговорил темноликий джигит голосом Доку Бароева.

«Здравствуй, папа…»

«Я ждал тебя… Но не ждал так скоро…»

«Мы теперь всегда будем вместе?»

«Только до ворот. Дальше ты пойдешь одна».

«А ты? Ворота открыты, войти может каждый».

«Но не я. Слишком много грехов… А ты иди – и не бойся ничего. Там хорошо. Там свет».

«Я останусь с тобой».

«Нельзя. А там ты встретишь маму. Поклонись ей от меня… Может быть, когда-нибудь и я буду с вами. Замолви за меня словечко. Малхи прислушаются к чистой душе…»

«А моя душа – чистая?»

«Как горный родник…»