Однако Паллантьери послал Кристофоро, отныне своего пособника-сутенера, чтобы тот забрал Фаустину из дома его старшей дочери в ее старый дом605. Он стоял совершенно пустой; теперь Фаустина жила здесь в полном одиночестве, если не считать Паллантьери, который провел здесь с ней три дня606. Так же прошли и четыре июньские ночи, когда выходила замуж Ливия; на этот раз муж Лукреции присоединился к Кристофоро, чтобы сопроводить Фаустину в дом отца607. Ее последний выход из‐за монастырских стен произошел всего за несколько дней до низвержения Паллантьери – в конце сентября 1557 года. Кристофоро, Ливия (по приказу отца) и одна из дочерей Лукреции приехали в монастырь в экипаже Паллантьери, чтобы забрать Фаустину на торжественное празднование появления на свет очередного ребенка у Ливии608. Фаустина провела одну ночь у Лукреции, но остальные – в отцовском доме.

Ливия, теперь замужняя женщина, обрисовала суду очень выразительную картину этих событий. Учитывая прошлый опыт, мы уже можем прекрасно представить подробности, умасливание и развратные обжимания: нет смысла цитировать весь рассказ. Но обратите внимание на некоторые подробности. Обе молодые женщины оказались взаперти. Когда пришел Паллантьери, «Фаустина подошла к окну и сказала: „Идите к отцу – ключи есть только у него“. И мессер Алессандро ушел и возвратился уже с моим отцом, который отпер ему дверь и затем вернулся в дом мессера Алессандро»609. Кристофоро, ставший теперь дворецким Паллантьери и вошедший в круг его прислуги, ради платы нарушил родительский долг по отношению к дочерям и превратился в их тюремщика и сутенера на жалованье у их соблазнителя. Ливия сопротивлялась до последнего. По ее словам, прокурор прошипел ей: «Я удивлен, что ты соизволила остаться»610.

Он одной рукой взял мою сестру, а другой меня и сказал: «Пойдемте вместе втроем в спальню». И он усадил нас там, с одной и другой стороны подле себя и стал заигрывать с нами. Тогда я встала и ушла, собираясь оставить их там вдвоем. Но не успела я уйти, как он схватил меня за косы и поцеловал в губы. Фаустина велела ему оставить меня в покое, однако он не желал ее слушать. Я вышла из комнаты, и он велел мне убираться. Я оставила его там, но немного погодя вернулся мой отец, и я пошла обратно в спальню. А до того я сидела одна на кухне и читала книжку611.

В этой случайной детали можно видеть нечастый пример практического применения женской грамотности.

В пятницу 1 октября, всего за пять дней до своего ареста, прокурор в частном экипаже потихоньку вернул Фаустину обратно в ее монастырь612. Никто еще не знал, что это будет концом их связи.

С арестом Паллантьери дальнейшая судьба Фаустины повисла в воздухе. Фискальный прокурор часто говорил ей, что найдет ей жениха или даст средства на пострижение в монахини613. Однако он не успел сделать ничего из этого; сестринская обитель в Монтечиторио приняла ее лишь как пансионерку, содержащуюся на 28 джулио (чуть меньше 3 скудо) в месяц, выплачиваемых Паллантьери614. При общей сумме в 30 с лишним скудо в год эта договоренность выходила недешево: два года в монастыре обходились в сумму, равную скромному приданому; а один год стоил больше, чем ничтожная подачка Паллантьери на свадьбу Лукреции. Куда направится Фаустина, когда в начале декабря 1557 года, после двух месяцев в заключении, она покинет тюрьму Тор-ди-Нона? Кто будет кормить и содержать ее? Нам это неизвестно.

В тюрьме Фаустина, в отличие от прочих свидетелей, как и Лукреция, подверглась пытке. Она, подобно сестре, была скомпрометирована и нуждалась в юридическом подтверждении своих слов через боль. На дыбе она поносила Паллантьери: «Сколько я перенесла из‐за него, а теперь еще и это»615. Когда ее вздернули на веревке, она начала терять сознание от боли. Судьи отпустили ее так скоро, как только было допустимо, после стандартного времени, затрачиваемого на Miserere. «Его милость велел бережно опустить ее, приказал принести уксус и распорядился позаботиться о ней»616. На этом след Фаустины в источниках теряется.

Часть 4: первый год жизни Элены

Элена, новорожденная дочь Фаустины, появилась на свет в разгар сложной ситуации в высокой политике. В сентябре 1556 года имперские и испанские войска под предводительством герцога Альбы стояли под стенами Рима. Помня о разграблении Рима в 1527 году, город опасался штурма и разгрома. Как раз среди таких панических настроений Паллантьери и обратился к Франческо Бонелло, также именуемому Сочо, комиссару продовольствия рынка Кампо ди Фьоре с просьбой устроить куда-нибудь малышку617. В 1554 году Сочо был разъездным нотарием Паллантьери, приобретавшим зерно в Кампанье. Он был старше годами, невысок ростом и слегка малахольный. «Он пьет вино, не разбавляя, и быстро пьянеет», – пишет Паллантьери своему сообщнику Паоло Витторио, подсказывая ему, как обезопасить себя от изобличающих показаний Сочо об их мошенничестве с покупкой зерна618. Когда Паллантьери обратился к Сочо за помощью в поиске места, куда бы пристроить новорожденную дочь Фаустины, жена его приспешника уже покинула Рим, спасаясь от войны в Брачано, в нескольких милях к северо-западу. Фискальный прокурор велел Сочо найти корсиканку или же женщину из холмистых краев Аматриче или Норчии619. Сочо взялся за дело. В суде он рассказал феерическую историю приключений, пережитых им в роли посредника, помогавшего сокрыть недавний плод разврата:

Я отправился к старушке по имени Полизена, которая, будучи повитухой, ходила по домам и забирала новорожденных. Она также была посредницей между повитухами и [больницей для найденышей] Санто-Спирито. «Мадонна Полизена, – сказал я ей, – найдите кормилицу для одного господина, моего друга». Она согласилась. И тогда я пошел к Паллантьери и сообщил ему, что кормилицу найдут, но что мадонна Полизена хотела знать, предпочитает ли он, чтобы новорожденная жила в доме самой повитухи или чтобы девочку поселили у кормилицы. Он ответил мне, что ему желательно, чтобы девочка жила в доме кормилицы. Поэтому я пошел и заключил договор с повитухой, женой Иеронимо Акольтаторе, живущего на Виа Лунгара в Трастевере.

Затем я возвратился к Паллантьери. Он велел мне быть наготове, поскольку на следующее утро пораньше, до зари, он сам или кто-нибудь еще принесет мне младенца. Поэтому, чтобы услужить другу, я два дня не покидал дома – кроме того, я совсем не раздевался, поскольку был как на иголках, все время ожидая его прихода. На