было в Новгороде, когда убиты, растерзаны, утоплены были десятки тысяч мужей, женщин, детей, стариков. И не сорок восемь дней, а месяцы, годы чёрные сотни опричников топили бы в крови Москву. И по всей Руси до Новгорода-Северского, до Путивля стояли бы вдоль дорог шибеницы и колья, на которых нашли бы свою смерть ещё многие тысячи россиян.

От мысленного видения сочинитель Авраамий содрогнулся и стал истово молиться, пытаясь вернуться в окружающий мир, в котором царили великодушие и отеческая забота о своих заблудших подданных. Авраамий повернулся к кающимся, рассматривал их лица. Он видел искреннее покаяние, поверил в него и в то, что церковь и государь примут сие покаяние и всем будет даровано прощение. «Золотые скрижали надобно писать о сём событии, — подумал Палицын. — На такое покаяние и всепрощение способны токмо россияне». И тут же новая беспокойная мысль осенила его воображение: «Да не преступят ли снова клятвы все эти Сицкие, Черкасские, Романовы, Трубецкие, Заикины??» Авраамий видел и их лица в покаянии, но не нашёл искренним их рыдание. Да и в глазах у них застыло лукавство.

И потом, всего спустя полтора года, Авраамий вспомнит нынешний день покаяния, когда узнает, что многие именитые клятвопреступники, которых он видел в кремлёвском соборе, окажутся в лагере «тушинского вора» — Лжедмитрия-второго. И приведут их за собой в стан врага россиян князья Андрей Сицкий и Дмитрий Черкасский. Однако в сей торжественный час Бог не дал Авраамию силы узреть, как будет всё там, за окоёмом. Знал, однако, Палицын, что многие пришли не каяться, а посмотреть на царя, который не жаловал их и не подпускал к себе. Они хотели увидеть в царе смущение и страх при виде тысяч клятвопреступников, кои ещё вчера были в стане «тушинского вора». И только воля Всевышнего принудила их на покаяние. И придёт час, когда первый боярин России князь Фёдор Мстиславский будет писать в Тушино верноподданнические письма и в душе сочтёт себя верным клевретом Лжедмитрия. А тот же князь-воевода Фёдор Плещеев возглавит полки нового самозванца.

В сей час архидьякон Николай принял из рук Гермогена разрешительную грамоту и стал её читать. Она была написана от двух патриархов и всего освящённого Собора. И всё-таки чувствовалось, что главный её сочинитель Гермоген. Его сильное слово, обличающее россиян за измены, прозвучало громко и сурово. Все клятвы и преступления были перечтены дословно, да многие, чему свидетелем являлся сам Гермоген, были изображены так, словно произошли сей миг. Да и как было не изобразить в наготе надругание над патриархом Иовом, убийство невинных Марии и Фёдора Годуновых.

Но клятвопреступники пропустили мимо ушей суровый приговор. Они уже знали, что им даровано прощение и нетерпеливо ждали его. И архидьякон Николай зачитал, что первосвятители молили Бога о помиловании виновных, о прощении им согрешений и призывали христиан к усердной молитве.

— «...Да подаст Господь всем мир и любовь, да устроит в царстве прежнее соединение и да благословит царя победами над врагами», — прочитал Николай.

И по данной от Всевышнего власти, Иов и Гермоген, и весь освящённый Собор прощали россиянам все клятвопреступления и измены. Патриарх Иов-сочинитель поднял глаза к сверкающему куполу собора, взмолился Иисусу Христу, чтобы он донёс сию разрешительную грамоту в будущее, как назидание всем, несущим в себе поползновение к изменам, как документ, освящённый Вседержителем, адресованный царям и всем другим правителям, как пример отеческой заботы о заблудших детях. Да так и будет. Лишь спустя три века забудут об этой грамоте правители, как забудут о Боге, о милосердии, и долгие полвека в России будут царить беззаконие, когда не только за малую измену, но и за крамольную мысль станут убивать виновных в том, а с ними и невинных россиян, применять тысячи других средств умерщвления, о которых не знала средневековая инквизиция.

Патриарх Иов попечалуется своему горькому озарению. И смирится, потому как не в его силах было повлиять на далёкое будущее россиян. Но в сей час он и порадуется оттого, что разрешительная грамота вызвала у клятвопреступников слёзы очищения. Грешники устремились к амвону, ползли на него, падали ниц, имея одно желание — приникнуть к ногам Иова, к омётам его одежды. И все просили у патриарха благословения, многие на коленях тянулись к деснице Иова, которую он протянул над кающимися, и если кому-то удавалось к ней прикоснуться, неистово и жадно целовали.

А патриарх Иов, благословляя ползущих к нему, пел псалом Давида:

— «Да услышит тебя Господь в день печали, да защитит тебя имя Бога Иаковлева. Да пошлёт тебе помощь из Святилища и с Сиона да подкрепит тебя. Мы возрадуемся о спасении твоём, и во имя Бога нашего поднимем знамя. Да исполнит Господь все прошения твои, избавит Всевышний от всех печалей тебя!»

Иов наказывал исповедующимся никогда впредь не нарушать крестного целования, не идти по пути преступлений. Сильный голос Иова доносился в приделы собора, за его врата, слышался на паперти и, казалось, на Соборной площади — и далее за стенами Кремля. Он долетал до нестройной колонны стрельцов, которые ждали своих пастырей, дабы припасть губами к кресту животворящему, произнести слова покаяния. Им это пока бы и ни к чему, не было за ними измены. И посему архиереи обошли их, напрасно лишили радости причащения.

В час молебна и покаяния царь Василий тоже думал о тех, кто преклонил колени в соборе. С высокого места он хорошо видел, как именитые горожане прикладывали головы к каменным плитам, как истово крестились да голосили. Но хитрый Василий угадывал ложь помыслов кающихся вельмож. И если бы у него не таился страх перед неведомым будущим, если бы он знал, что сидит на троне твёрдо, он бы укорил многих царедворцев, князей-бояр московских в тайном мшеломстве, во лжи перед ликом Всевышнего. Да посмеялся бы над ними, и косно и прямо в лица, зная, что к покаянию их привёл страх возмездия за измены. Знал Шуйский, что слухи о суровых карах, кои он думал применить к изменникам, ходили по Москве. То лилась ложь, но враги не погнушались её пролить. Да говорили, что отправил-разлил её по Москве оружничий Богдан Бельский. А помогал ему князь Василий Рубец-Мосальский. Да сами они, по мнению царя, давно заслуживали дыбы.

Нет, клевреты Лжедмитрия ошибались. Шуйский и в мыслях не держал карать россиян за измены престолу. Своим тонким, а вернее, хитрым умом царь пришёл к убеждению, что сама жизнь накажет изменников. И никакого прощения не будет от россиян тем, кто