Впрочем, она, вероятно, говорила это еще и еще, и необязательно словами, а, возможно, как-то иначе, но ни Макс, ни Жан этого уже не слышали. Они решили не смущать Сами и Сальво в первую из тысяч и тысяч предстоящих им ночей и, оставив влюбленных на «Лулу», отправились через ближайшие городские ворота в старый город.

В узких улочках теснились толпы гуляющих. Зной южного лета естественным образом сместил границу дня далеко за полночь. Макс и Жан ели мороженое на площади перед роскошной ратушей и смотрели на уличных артистов, которые жонглировали факелами, исполняли акробатические танцы и смешили публику в кафе и бистро комическими трюками. Жану Авиньон не понравился. Он напоминал ему потасканную уличную шлюху, отчаянно пытающуюся угодить привередливым клиентам.

Макс увлеченно уплетал мороженое.

– Я буду писать детские книжки, – небрежно промычал он с полным ртом. – Есть у меня парочка идей…

Жан покосился на него.

«Да, вот оно, начало пути, который приведет Макса к себе самому», – подумал он.

– Могу я узнать, что это за идеи? – спросил он через некоторое время, оправившись от удивления и восторга, что дождался заветного момента.

– А я уж думал, что ты так и не спросишь.

Макс достал из заднего кармана брюк свою записную книжку и прочел:

– «Старый волшебник ждет, когда наконец придет отважная девочка и выкопает его из ямы в саду, где его забыли под кустом земляники сто лет назад». – Он посмотрел на Эгаре просветленным взглядом. – Или история о маленьком святом Бимбаме.

– Бимбаме?

– Ну, это такой святой, которому приходится заниматься всем, чем гнушаются остальные. Я думаю, что даже у Бимбама было детство, прежде чем он услышал: «Кем ты хочешь стать?.. Писателем?! О, святая простота!» – Макс ухмыльнулся. – Потом еще история о Клер и ее кошке Мурке, которые поменялись телами. Или, например…

«Будущий герой всех детских комнат», – думал Жан, слушая удивительные замыслы Макса.

– …или как маленький Бруно прилетел на небо и стал жаловаться в соответствующие органы на семью, в которую его определили…

Жан чувствовал, как в груди его распускаются цветы нежности. Как он полюбил этого юношу! Его причуды, его смех.

– …и когда тени возвратятся в детство своих хозяев, чтобы кое-что там исправить…

«Удивительно, – думал Жан. – Ты посылаешь свою тень назад, в прошлое, и она приводит в порядок твою жизнь. Как заманчиво. Но, к сожалению, невозможно».

Они вернулись на судно под утро, за час до рассвета.

Макс поплелся в свой угол, сделал еще какие-то записи в блокноте и уснул. Жан Эгаре еще долго бродил по своему «книжному ковчегу», слегка покачивавшемуся на волнах. Кошки не отставали от него ни на шаг и не спускали с него проницательных глаз. Они чувствовали, что предстоит разлука.

Время от времени Жан проводил рукой по корешкам книг, и пальцы его то и дело натыкались на пустоту. Он всегда точно знал, где какая книга стояла, перед тем как он ее продал. Подобно тому как люди знают дома, дороги и поля своей родины. И видят их внутренним взором даже после того, как они исчезнут, уступив место какой-нибудь автомобильной развязке или торговому центру.

Присутствие книг всегда давало ему чувство защищенности. На судне у него было все, что ему было нужно, – все чувства, все времена и пространства. Ему не было нужды путешествовать, ему хватало общения с книгами… Иногда он ценил их даже выше, чем людей.

Они не были так опасны.

Он сел в кресло на маленьком возвышении и устремил взгляд через огромное окно на реку.

Кошки тут же запрыгнули ему на колени.

«Теперь ты уже не можешь встать, – без слов говорили они своими сразу потяжелевшими теплыми телами. – Теперь ты будешь сидеть здесь».

Вот это все и было его жизнью. Сто двадцать пять квадратных метров. Когда он занялся переоборудованием судна, ему было столько же лет, сколько Максу. Судно, набор «лекарств» его «Литературной аптеки», его репутация, эта якорная цепь… Он ковал, закалял ее день за днем, звено за звеном. И сам запутался в ней.

Но теперь что-то разладилось в этом мирке. Если бы его жизнь была фотоальбомом, то все эти случайные моментальные снимки были бы похожи друг на друга. Они все изображали бы его на этом судне, с книгой в руках, и только волосы со временем все больше серебрились бы и редели. В конце концов эту галерею замкнул бы снимок, на котором он был бы запечатлен старцем с измятым, морщинистым лицом и беспокойным, просящим взглядом.

Нет, такого конца он не хотел – с вопросом в глазах: неужели это всё?

Выход только один. Кардинальный. Иначе якорную цепь не разорвать.

Он должен покинуть судно. Раз и навсегда.

От одной этой мысли ему стало дурно. Но потом, когда он отдышался и представил себе свою жизнь без «Лулу», он почувствовал облегчение. И в то же мгновение – угрызения совести. Бросить «Литературную аптеку», как надоевшую любовницу?..

«Да нет, тут все иначе», – пробормотал он.

Кошки громко мурлыкали, отвечая на его механические ласки.

– Что же мне делать с этой троицей? – в отчаянии произнес он.

Где-то запела во сне Сами.

И в голове у него сложилась вполне отчетливая картина.

Может быть, ему и не надо бросать «Аптеку» на произвол судьбы или судорожно искать покупателя?

– Может, это вариант для Кунео? – обратился он к кошкам.

Те ласково тыкались головками в его ладонь.

Говорят, мурлыканье кошки способно срастить целое ведро переломанных костей и исцелить окаменевшую душу. Но потом кошка пойдет своей дорогой и даже не обернется. Она любит без страха, без условий, но и без обещаний.

Жан Эгаре вспомнил о гессевских «Ступенях». Все знают слова: «В любом начале волшебство таится», но продолжение – «Оно нам в помощь, в нем защита наша» – знают очень немногие. А то, что Гессе имел в виду вовсе не «начало», не знает почти никто.

Он имел в виду готовность к отречению.

К отречению от привычек.

От иллюзий.

От жизни, которая давно закончилась и в которой ты всего лишь пустая оболочка, оживляемая редкими вздохами.

День встретил их тридцатичетырехградусной жарой и сюрпризом к позднему завтраку от Сами, которая уже успела сходить вместе с Кунео за покупками и приобрела им всем по мобильному телефону.

Эгаре с сомнением смотрел на свой, который она положила перед ним между круассаном и чашкой кофе. Чтобы разобрать цифры и буквы, ему нужны были очки.

– Эти игрушки появились лет двадцать назад, – подзуживал его Макс. – Можешь смело пользоваться, надежная вещь.