– Макс, а вы знали, что звездам с момента рождения нужен год, чтобы достигнуть своей нормальной величины. А следующие пару десятков миллионов лет они заняты лишь тем, что ярко светят. Чуднó, правда? А вы не пробовали изобрести новый язык? Или хотя бы несколько новых слов? Я была бы безмерно счастлива получить сегодня вечером в подарок от самого знаменитого ныне здравствующего писателя моложе тридцати лет новое слово. Договорились?

Ее синие глаза искрились.

А в мозгу Макса, в сокровенном саду его фантазии, взорвалась маленькая семенная коробочка…

Когда Кунео, облаченный в свою лучшую клетчатую рубаху, джинсы и лакированные туфли, пришел вечером за Сами в типографию, она ждала его перед входом с тремя чемоданами, папоротником в горшке и висящим на руке дождевиком.

– Надеюсь, ты и в самом деле возьмешь меня с собой, Сальво. Хотя ты, конечно, имел в виду другое, – сказала она. – Я здесь достаточно пожила. Почти десять лет. Целая ступень, по Гессе. Самое время отправиться на юг и снова научиться дышать, видеть море и еще раз поцеловать мужчину. Страшно подумать – мне уже за пятьдесят, я вхожу в самый лучший возраст.

Кунео посмотрел книжнице в ее синие глаза.

– Мое предложение остается в силе, синьора Сами ле Трексер, – ответил он. – Я в вашем полном распоряжении.

– Я не забыла этого, Сальваторе Кунео из Неаполя.

Он организовал грузовое такси.

– Э-э-э… Я вас правильно понял, мадам? – спросил ошалевший Эгаре, когда Сальво потащил чемоданы по сходням на борт. – Вы намерены здесь не только поужинать, но заодно и поселиться?..

– Идите, идите, дорогой мой! А можно? Хотя бы на часок? Пока вы не отчалите и не вышвырнете меня за борт?

– Конечно. В отделе детской литературы есть еще диван, – ответил Макс.

– Может быть, и мне позволено будет высказаться по этому поводу? – возмутился Эгаре.

– А что, вы разве против?..

– В общем-то, нет…

– Спасибо, – с облегчением произнесла Сами. – Меня будет практически не видно и не слышно. Я пою только во сне.

Текст открытки, которую Эгаре этой ночью написал Катрин, состоял из слов, придуманных Максом для Сами.

Сами они так понравились, что она то и дело тихо повторяла их, словно пробуя звучание на вкус или смакуя какое-то особенно изысканное лакомство.

Звездная соль (отражения звезд на реке)

Колыбель солнца (море)

Лимонный поцелуй (все хорошо знали, что имелось в виду!)

Семейный якорь (обеденный стол)

Сердцерезка (первый любовник)

Хронокатапульта (не успеешь оглянуться, сидя в песочнице, как ты уже – старец, который боится засмеяться, чтобы не описаться)

Мечтасмагория

Последнее слово стало самым любимым новым словом Сами.

– Мы все живем в мечтасмагории, – сказала она, – причем каждый в своей.

– Эта Рона, мягко выражаясь, – настоящий кошмар! – сказал Макс, указывая рукой на атомную электростанцию. Семнадцатую по счету, с тех пор как в Лионе Сона влилась в Рону.

Быстрые реакторы перемежались виноградниками и автомагистралями. Кунео перестал удить рыбу.

Они обследовали книжные катакомбы Кюизери три дня. И вот теперь приближались к Провансу. Вдали, в районе Оранжа, уже показались известковые горы, величественный портал юга Франции.

Небо изменилось. Оно начало наливаться жгучей синевой, той самой, что горит жарким летом над Средиземным морем, когда небосвод и море отражаются друг в друге и оттого сияют еще ослепительнее.

– Как слоеное тесто… Синева в синеве на синеве. Синий торт «Наполеон» на голубой тарелке, – пробормотал Макс.

В последние дни он пристрастился к словесной эквилибристике и самозабвенно играл со словами в пятнашки.

Иногда, промазав, он хватал пустоту, и Сами заливалась счастливым смехом. Жану ее смех напоминал журавлиные крики.

Кунео втрескался в нее по уши, хотя она и не спешила воспользоваться его предложением, заявив, что Эгаре сначала должен отгадать загадку.

Она часто сидела в рубке, и они с Эгаре продолжали игру в да-нет-знаю-не-знаю.

– У Санари есть дети?

– Нет.

– А муж?

– Нет?

– А два мужа?

Она опять разражалась журавлиными криками.

– Она написала еще что-нибудь?

– Нет… – медленно произнесла она. – К сожалению.

– Она написала «Южные огни», когда была счастлива?

Долгое молчание.

Эгаре в ожидании ответа созерцал проплывавшие мимо картины природы.

После Оранжа через какое-то время будет Шатонёф-дю-Пап, а вечером им предстоит ужинать уже в Авиньоне.

А от бывшей папской резиденции он, взяв напрокат машину, за час доберется до Люберона и Боньё.

«Слишком быстро… – подумал он. – Что я, как Макс говорит, приду и скажу: „Привет, Бассе, старый заклинатель виноградных лоз, я бывший любовник твоей жены?“»

– И да, и нет, – ответила наконец Сами. – Трудный вопрос. Такое ведь редко бывает, чтобы человек целыми днями купался в своем счастье, как тот сыр в масле, верно? Ощущение счастья мимолетно. Вот тебе, например, сколько времени подряд доводилось испытывать это ощущение?

Жан задумался.

– Часа четыре. Я тогда ехал на машине из Парижа в Мазан. К любимой женщине. Мы договорились встретиться там в маленьком отеле «Le Siècle», напротив церкви. И я был счастлив. Всю дорогу. Я пел! Я представлял себе ее тело и воспевал его.

– Четыре часа подряд? Это же потрясающе здорово.

– Да… В эти четыре часа я был счастливей, чем в последующие четыре дня. Но теперь, вспоминая эти четыре дня, я счастлив, что они у меня были. – Жан удивленно хмыкнул. – Неужели счастье – это то, что мы можем оценить лишь в ретроспективе? Неужели мы не замечаем счастья и лишь потом, позже, понимаем, что были счастливы?

– Фу! – Сами огорченно вздохнула. – Это было бы очень глупо.

Мысль о «счастье замедленного действия», «счастье с часовым механизмом» бродила в голове Жана несколько часов, пока он быстро и уверенно вел «Лулу» по Роне, которая в этих местах была, скорее, похожа на автомагистраль. Никто не стоял на берегу и не махал им, приглашая причалить, чтобы купить книги. А шлюзы были полностью автоматизированы и пропускали одновременно с дюжину судов.

Тихие идиллические дни на каналах кончились.

Чем ближе была земля Манон, тем больше Эгаре вспоминал все, что испытал с ней. Свои ощущения от нее, ее вкус и запах.